Читать интересную книгу Угрозы России. Точка невозврата - Сергей Кара-Мурза

Основательный обзор этих представлений (в основном по трудам Бурдье) опубликовали Ю.Л. Качанов и H.A. Шматко [79]. Они пишут:

«Группу, мобилизованную вокруг общего интереса и обладающую единством действия, нужно производить, создавать путем постоянной целенаправленной работы – социально-культурной и в то же время политической – как через конструирование представлений (в широком интервале от номинаций и практических таксономий до идеологем, мифов и «научных» теорий) о группе, так и через репрезентирующие ее институции (от «групп давления», возникающих ad hoc, до ассоциаций, обществ и партий)» (см. [79]).

Рассмотрим процесс дезинтеграции общества, идя «сверху вниз».

Мы говорили ранее, что самым первым объектом демонтажа стал народ ( нация ). Выполнение политической задачи «разборки» советского народа привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ.

Разделение народа становится привычным фактом – разведенные реформой части общества уже осознали наличие между ними пропасти. В результате дезинтеграции народа сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). Совокупность социальных общностей, как структурных элементов российского общества, потеряла «внешний скелет», которым для нее служил народ (нация). При демонтаже народа была утрачена скрепляющая его система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали все общности – и как часть их «внутреннего скелета», и как каналы их связей с другими общностями.

Прежде всего, демонтажу были подвергнуты профессиональные общности, игравшие ключевую роль в поддержании политического порядка. Для советского строя таковыми были, например, промышленные рабочие (« рабочий класс ») , интеллигенция, офицерство.

После 1991 года сразу были ослаблены и во многих случаях ликвидированы многие механизмы, сплачивающие людей в общности, сверху донизу. Например, были упразднены даже такие простые исторически укорененные социальные формы сплочения общностей, как общее собрание трудового коллектива (аналог сельского схода в городской среде). Были повреждены или ликвидированы инструменты, необходимые для поддержания системной памяти общностей – необходимого средства для их сплочения. Политическим инструментом разрушения самосознания и самоуважения профессиональных общностей стало резкое обеднение населения, которое вызвало культурный шок и привело к сужению сознания людей. Работники уважаемых профессий выходили на демонстрации с лозунгами «Хотим есть». Директор Центра социологических исследований Российской академии государственной службы В.Э. Бойков писал в 1995 году:

«В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства» [84].

В работе этого социолога есть даже целый раздел под заголовком «Пауперизация как причина социальной терпимости». Так политический режим с помощью пауперизации приобрел «социальную терпимость» граждан колоссальной ценой распада общества. Под флагом «демократизации» были устранены системы социальных норм и санкций за их нарушение – правовых, материальных и моральных.

Самосознание социокультурных общностей разрушалось и «культурными» средствами – в ходе кампании СМИ, которую вполне можно назвать операцией информационно-психологической войны. O.A. Кармадонов в большой работе (2010 г.) так пишет о «направленности дискурсивно-символической трансформации основных социально-профессиональных групп в годы перестройки и постсоветской трансформации»:

«Как следует из представленного анализа, в тот период развенчивались не только партия и идеология. В ходе «реформирования» отечественного социума советского человека убедили в том, что он живет в обществе тотальной лжи. Родная армия, «на самом деле» – сборище пьяниц, садистов и ворья, наши врачи, по меньшей мере, непрофессионалы, а по большей – просто вредители и убийцы, учителя – ретрограды и садисты, рабочие – пьяницы и лентяи, крестьяне – лентяи и пьяницы. Советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии – парадигмы социального уродства, которая, якобы, адекватно отображает реалии. Это, разумеется, не могло не пройти бесследно для самоощущения представителей этих общностей и для их социального настроения, избираемых ими адаптационных стратегий – от эскапизма до группового пафоса.

Происходила массированная дискредитация профессиональных сообществ, обессмысливание деятельности профессионалов» [85].

Рассмотрим подробнее, как происходил процесс демонтажа общности промышленных рабочих. Утрата профессиональной общности рабочих как угроза деиндустриализации России с ее выпадением из числа индустриально развитых стран – особая проблема. Процессы дезинтеграции других общностей (крестьян, интеллигенции, офицерства и др.), в принципе, протекают сходным образом.

В советском обществоведении образ этой общности рабочих формировался в понятиях классового подхода марксизма, с небольшими добавлениями стратификационного подхода. Рабочий класс представлялся как носитель некоторых присущих ему качеств (пролетарской солидарности, пролетарского интернационализма, ненависти к эксплуатации и несправедливости и т. д.).

В советской государственной системе «группа уполномоченных представителей» рабочего класса каждодневно и успешно давала представление «социальной реальности», в которой рабочие выглядели оплотом советского строя – сплоченной общностью с высоким классовым самосознанием. В действительности, и советские историки, и западные советологи, и неомарксисты уже накопили достаточно материала, чтобы увидеть под классовой риторикой революции совсем другое явление, нежели планировал Маркс, и совсем иные социальные акторы. Рабочий класс России был еще проникнут общинным крестьянским мироощущением, которое и определяло его мировоззрение и образ действий в политической практике. H.A. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» писал:

«Марксизм разложил понятие народа как целостного организма, разложил на классы с противоположными интересами.

Но в мифе о пролетариате по-новому восстановился миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом. Поднялась рабоче-крестьянская, советская Россия. В ней народ-крестьянство соединился с народом-пролетариатом вопреки всему тому, что говорил Маркс, который считал крестьянство мелкобуржуазным, реакционным классом» [86].

В советский период этот «рабоче-крестьянский народ» совсем утратил навыки классового мышления и практики (в понимании марксизма) и оказался совершенно не готов к обороне против политических технологий постмодерна. За послевоенное время эти технологии сделали огромный скачок, найдя подходы к разборке и сборке общностей разных типов. Советские рабочие с их «классовым сознанием» оказались беспомощны перед идеологической машиной перестройки. Они и стали бульдозером перестройки, который крушил советский строй. На тех, кто сидел за рычагами, здесь отвлекаться не будем. Б.И. Максимов, изучающий социологию рабочего движения во время перестройки и реформы, дает такую периодизацию этапов [87]:

– Первый: активное участие рабочих в действиях по «улучшению» советского строя под знаменем социализма и с риторикой идеологии рабочего класса.

– Второй: переход от «улучшения социализма» к критике советских порядков без отказа от «социализма» в целом, хотя рабочих и использовали в качестве разрушителей системы.

– Третий: рабочие поддержали «переход к рынку», но «молча». Они выступили в роли соисполнителей преобразований «сверху». Они следовали «иллюзиям народного капитализма», за прежнюю систему не держались, новая не пугала ввиду незнания и непонимания того, что происходило.

– Четвертый: кардинальный переход к протесту против новых порядков. Недовольство ими стало всеобщим, его усилило возмущение «большим обманом». Это восприятие не вело к практике, рабочие находились под гипнозом неотвратимости (необратимости) реформ, «входили в положение» руководства, лишения воспринимались как неизбежные, почти как стихийные бедствия.

– Пятый: рабочие оказались в положении наемных работников капиталистического производства, избавившись от иллюзий соучастия в собственности (и акций). Прогнозируются протесты местного значения, возможно, разрушительные, но не революционные, ввиду отсутствия классового сознания.