плачут из-под водопада. Девушка страшно перепугалась и побежала домой. Бабушка рассказывала, что, когда она забежала домой, лица на ней не было. Бледная, как полотно, и дрожит вся. Ясно было, что она пришла через территорию шайтанов. Тут же позвали жаряха, он сжёг синюю материю, андуз (корень какого-то растения), впустил в неё дым, чтобы шайтаны отстали, прочитал дуа и ушёл.
— А песню эту не помнишь, тётя? — возвращаю я её к рассказу.
— Плач женщины-шайтана, не песня! — поправляет она меня. Звучало это так на джурмутском диалекте:
Агьав Мусал ГIалил вас вугу чамав?
Агьав Мусал ГIалил яс югу чамай?
ГIесенал чIарайги, чIахъен хьунала,
ЧIахIаял эхдейги кьибил хьунала.
Я с большим трудом, не без тётиной помощи, понял смысл этого древнего джурмутского заговора. А стих по звучанию, по чувствам уникален и звучит очень красиво, в буквальном смысле душу выворачивает, когда представляешь картину и плакальщицу.
У этого Мусал Али сколько сыновей?
У этого Мусал Али сколько дочерей?
Маленькие пусть умрут, чтобы большим выжить,
Большие пусть живут, чтобы род продолжить.
— Судя по смыслу, это было очень голодное время? — говорю я тёте.
— Именно так, иначе зачем умирать младшим, чтобы спасать старших? Настолько бедное и голодное время было… Чтобы землю вспахать, только у одного богатого человека в селе были быки. И этого человека, знаешь, как звали? Его звали Мусал Али! — говорит тётя и смотрит на меня торжествующе.
Я кусками собирал картину. Девушка, которая услышала плач, заболела. А богатый Мусал Али был в это время в Цоре со своими отарами. Пока перевал не откроют, он не приедет в горы. А на перевале были большие снега, и дорога из Цора открывалась только в середине мая. Если шайтаны плачут по кончине Мусал Али, то он непременно должен умереть. Если он умрёт, обязательно его сын зарежет обоих быков, которые пахали землю для села. В предстоящей смерти Мусал Али не сомневался никто из людей, которым рассказала про подслушанный плач больная девушка. И все побежали просить быков и быстрее сеять ячмень, пока не поступила весть о кончине Мусал Али. Его сын никак не мог понять такую активность села, почему они спорили, обещали больше, чем в предыдущие годы, и просили быков.
Через сорок дней с небольшим один кунак из Тлянада привязал лошадь во дворе Мусал Али, зашёл в дом, сделал дуа и рассказал сыну, что его отец умер в Цоре два дня назад. Мусал Али был известный и знатный человек в Джурмуте и не только там. Должно было прийти много народу на соболезнование. Весеннее время, люди с прошлого лета не ели мяса, все идут на соболезнование, где дают садака каждому, даже если он не знал умершего.
Мужчины сидели во дворе большого дома, делали дуа с каждым приходящим. Прибыла одна хромая женщина из Генеколоба и направилась к дому, где принимали женщин. У самого порога хромая душераздирающим голосом начала плач, причитания. Все женщины, которые только что хором плакали, замолкли. Гробовая тишина в комнате. А хромая всё пела и пела.
Агьав Мусал ГIалил вас вугу чамав,
агьав Мусал ГIали яс югу чамай…
— Именно те слова, что слышала больная девушка, и всё село их знало. Значит, двойник Мусал Али и правда умер на сорок дней раньше, и по этому двойнику плакали в том водопаде, а в это время наш Мусал Али был в добром здравии в Белоканах и не подозревал о приближающейся своей кончине.
— А ты говоришь «придумали»! — бросила тётя, забив последний гвоздь в гроб моих сомнений о джиннах-двойниках.
Как пропал ребёнок
(Рассказ написан на основе реальных событий
в одном из аулов древнего Антратля)
Было время предзакатной молитвы. Женщина шла торопливо и всё время оглядывалась, будто кого-то искала. Она выглядела растерянной и встревоженной. Мы сидели на годекане перед мечетью. Человек лет сорока внимательно смотрел в сторону домов, за которыми исчезла женщина, потом повернулся к сидящим, пнул ногой небольшой камешек и сказал:
— Кажется, не нашла…
— Он утром ушёл?
— Не знаю, говорят, в полдень Залиха его видела на окраине села, возле водопоя. Сидел на бревне и камушки бросал в воду. Один был.
— Куда же он мог уйти? — произнёс небритый молодой человек.
Она была матерью пропавшего ребёнка. После полуденной молитвы бегала по аулу в поисках. Не нашла, хотя в ауле было чуть больше двадцати дворов — стоит подняться на одну из плоских крыш и крикнуть, в каждом доме услышат и ответят.
Так и сделала Алипат, когда не нашла своего пятилетнего сына во дворе. Почему-то откликнулись не все, лишь из нескольких дворов ответили, что мальчика нет у них. Его ровесники, с кем он обычно играл на улице, тоже не знали, где он. Её вопросы они будто не слышали и как-то странно смотрели на неё, словно она на ином языке спрашивает. Это ещё больше встревожило Алипат.
Она бросила взгляд на высокие горы, окружавшие аул, а затем на бурлящую внизу реку. «Мог ли он к речке спуститься? — подумала она первым делом. — Далековато для пятилетнего мальчика. Да и дети все в ауле, как он мог один туда пойти?». И всё же побежала к речке по крутому спуску. Её воображение рисовало жуткие картины. То она представляла сына висящим на выступе деревянного моста, то его уносила река, и она бежала по берегу, протягивая к нему руки. Сменяя друг друга, перед ней представали все опасности: волки и собаки, тёмный лес, снежная лавина посреди лета и много чего ещё.
Река была всё ближе, сердце Алипат билось так часто, словно хотело вырваться из груди. Вот она у деревянного моста. Стоя над бурлящей мутной водой, подставив лицо прохладному ветру, она попыталась прийти в себя. По реке вверх и вниз не видно было ни одной живой души. Из леса на той стороне реки доносилась перекличка, которую перебивало размеренное «ку-ку, ку-ку». Во рту Алипат было сухо, а дышать становилось всё труднее. Ей казалось, что голос кукушки зовёт её, повторяя: «Он здесь, он здесь… он здесь». Но в лес войти она не рискнула, вернулась в аул ближе к вечерней молитве.
Она чувствовала, что-то страшное надвигается, но гнала эти мысли: «Может, мой Сайпул выглянет вон из-за того угла, подбежит и скажет: “Баба, я кушать хочу!”». На мгновение ей показалось, что по узкому переулку бежит мальчишка. Но улица была пуста. Солнце садилось за румяные вершины дальних гор. По аулу раздавались голоса: «Ва адама-а‑аллл!!! Нашёл кто-нибудь мальчика?». Вдоль аульских улочек, по берегу