Читать интересную книгу Ключи Царства - Арчибальд Кронин

Когда двоюродный брат господина Пао вошел с отцом Чисхолмом, настала кратковременная тишина, затем священник-даоист возобновил свое бормотанье, а три врача, застывшие в неподвижности, как статуи Будды, продолжали свое дежурство около kang.

Склонившись над ребенком, который был без сознания, отец Чисхолм положил руку на его пылающий лоб: он прекрасно понимал, как дорого ему может обойтись его напускная невозмутимость и самообладание. Все его теперешние неприятности покажутся ему пустяками по сравнению с тем гонением, которое ждет его, если его вмешательство окажется бесполезным.

Но вид безнадежно больного мальчика и пагубность того, что выдавалось за лечение, подстегивали его и не позволяли устраниться. Быстро и осторожно Фрэнсис начал снимать с зараженной руки hao kao — отвратительную повязку, с которой ему так часто приходилось сталкиваться в своей маленькой амбулатории. Наконец он освободил руку и обмыл ее теплой водой. Она вздулась, как пузырь, наполненный гноем. Лоснящаяся кожа на руке была жуткого зеленоватого цвета. Сердце Фрэнсиса глухо стучало в груди, но он, не останавливаясь, упорно продолжал свое дело. Фрэнсис достал из кармана маленький кожаный футляр, подаренный ему Уилли, и вынул из него ланцет. Он-то хорошо знал свою неопытность, но он знал также, что, если не вскрыть нарыва на руке ребенка, уже умирающего, тот умрет. Отец Чисхолм кожей чувствовал каждый наблюдающий взгляд и все возрастающее сомнение и сильное беспокойство родственника господина Пао, который неподвижно стоял позади него. Воззвав мысленно к святому Андрею, Фрэнсис заставил себя сделать глубокий и длинный надрез. Вспучившийся поток гноя хлынул в подставленную глиняную миску. Он булькал и вздувался, распространяя ужасающее зловоние.

Отец Чисхолм с благодарностью вдыхал эту вонь, никогда никакой запах не казался ему более приятным. Он нажал обеими руками на края раны и увидел, что рука опала и стала вдвое меньше. Его охватило чувство громадного облегчения, сменившееся слабостью.

Когда, наконец, перевязав рану чистым полотенцем, Фрэнсис распрямился, то услышал свое собственное глупое бормотанье: «Я думаю, что теперь, если ему повезет, он выкарабкается». Это была знаменитая поговорка старого доктора Таллоха. Фрэнсис понял, как сильно были напряжены его нервы, однако, уходя, он старался сохранить видимость бодрой беззаботности и заявил родственнику господина Пао, в полном молчании провожавшему его до носилок: «Когда он проснется, дайте ему питательного супу, и больше никаких hao kao. Я приду завтра».

На следующий день маленькому Ю стало гораздо лучше. Жар почти прошел, он спокойно спал и выпил несколько чашек куриного бульона. А ведь, если бы не чудо, сотворенное сверкающим ланцетом, мальчик почти наверняка был бы уже мертв.

— Продолжайте кормить его. Я приду завтра, — сказал отец Чисхолм уходя и улыбнулся от души.

— Благодарю Вас, — двоюродный брат господина Пао прочистил горло. — В этом нет больше необходимости.

Настало неловкое молчание, потом мандарин продолжал:

— Мы глубоко признательны Вам. Господин Чиа был совершенно убит горем, но теперь его сын поправляется и он тоже и скоро уже сможет показаться на людях.

Китаец поклонился, держа руки в рукавах, и ушел.

Отец Чисхолм, сердито отказался от носилок и крупно зашагал по улице. Он старался побороть негодование и горечь. Так вот какова их благодарность! Он спас жизнь ребенка, рискуя, может быть, собственной головой, а его, не сказав ни слова, выставили вон… От начала и до конца он даже не видел этого гнусного господина Чиа, который и на джонке в день приезда не удостоил его взглядом. Фрэнсис стиснул кулаки, борясь со своим духом-искусителем, столь хорошо ему знакомым. «О, Господи, дай мне спокойствие! Не дай этому проклятому греху гнева овладеть мной. Помоги мне быть кротким сердцем и терпеливым. Даруй мне смирение, милый Господи! В конце концов, ведь это Твоя милосердная доброта и Твое божественное Провидение спасли мальчугана. Делай со мной, что хочешь, Господи, Ты же видишь, я уже примирился. Но, о Господи, — с внезапной страстностью, прошептал он, — Ты же не можешь не согласиться, что это все-таки ужасная неблагодарность!»

Несколько следующих дней Фрэнсис старательно избегал той части города, где жил купец. Страдала не только его гордость. Он молча слушал болтовню Иосифа об удивительном выздоровлении маленького Ю, о том, с какой щедростью наградил господин Чиа мудрых врачей и какие дары принес храму Лаоцзы за изгнание демона, мучившего его любимого сына.

— Разве это не замечательно, дорогой отец, как много добра принесла благородная щедрость мандарина?

— Это поистине замечательно, — сухо ответил отец Чисхолм, морщась как от боли.

Спустя неделю, после томительного и бесполезного дня, проведенного в амбулатории, Фрэнсис уже собирался закрывать ее, как вдруг увидел через бутыль с марганцовкой, которую он разводил, осторожно появившегося господина Чиа.

Фрэнсис сердито вскочил, но ничего не сказал. Купец нарядился в свои лучшие одежды: на нем был роскошный черный атласный халат с желтой курткой, вышитые бархатные башмаки (в один был засунут церемониальный веер), красивая плоская атласная шапка. Выражение лица господина Чиа было официально и полно достоинства. На слишком длинные ногти были надеты футлярчики из золотистого металла. Весь его облик был воплощением культурности и интеллигентности, а манеры были безупречны. На челе мандарина лежала мягкая просвещенная меланхолия.

— Я пришел, — сказал он.

— В самом деле!? — тон Фрэнсиса не поощрял к продолжению разговора. Он продолжал взбалтывать розовато-лиловый раствор.

— Мне многим нужно было заняться и уладить целый ряд неотложных дел. Но теперь, — господин Чиа отвесил смиренный поклон, — я здесь.

— Зачем? — отрывисто спросил Фрэнсис.

Лицо господина Чиа выразило легкое удивление.

— Ну, само собой… чтобы стать христианином.

На минуту наступило молчание. Эта минута должна была бы стать завершением, кульминацией всех тяжких скудных месяцев, первой волнующей победой в его миссионерской деятельности: вот он, глава здешних дикарей, склонивший голову, чтобы принять крещение. Но лицо отца Чисхолма не выражало никакого восторга. Он с раздражением пожевал губами, а потом медленно произнес:

— Вы верите?

— Нет, — был печальный ответ.

— Готовы ли вы изучать нашу веру?

— У меня нет времени на изучение, — смиренно поклонился господин Чиа. — Я только горячо желаю стать христианином.

— Горячо желаете? Вы это хотите сказать?

Господин Чиа бледно улыбнулся.

— Разве это не очевидно — мое желание исповедовать вашу веру?

— Нет, это не очевидно, И у вас нет ни малейшего желания исповедовать мою веру. Зачем вы делаете это? — священник даже покраснел.

— Чтобы отплатить вам, — сказал господин Чиа просто. — Вы сделали мне величайшее добро. Я должен сделать величайшее добро вам.

Отец Чисхолм раздраженно встал. Он взорвался — слишком заманчиво было искушение, слишком хотелось поддаться ему.

— Это не добро. Это зло. У вас нет ни желания, ни веры. Если бы я вас принял, я совершил бы подлог перед Богом. Вы ничего не должны мне. А теперь, пожалуйста, уйдите.

Сначала господин Чиа не поверил своим ушам.

— Вы хотите сказать, что отвергаете меня?

— Да, вежливо выражаясь, это именно так, — рыкнул отец Чисхолм.

Перемена, происшедшая с купцом, была поразительна: на лице его отразилась небесная радость, глаза заблестели, меланхолия спала, как пелена. Мандарин с трудом сдерживался; но хотя видно было, что ему хотелось бы подпрыгнуть от радости, он все-таки овладел собой, трижды чопорно низко поклонился и, придав своему голосу приличествующую случаю интонацию, сказал:

— Я очень сожалею, что не могу быть принят. Я, конечно, в высшей степени недостоин. Тем не менее, может быть, хоть чем-нибудь… — он замолчал, снова сделал три низких поклона и, пятясь задом, удалился.

В этот вечер, когда отец Чисхолм сидел у жаровни, лицо его было так сурово, что Иосиф, готовивший речных моллюсков-мидий с рисом, с робостью посматривал на него. Вдруг на улице раздались звуки хлопушек. Их взрывали шесть слуг господина Чиа. Затем появился двоюродный брат господина Пао, поклонился и протянул отцу Чисхолму пергамент, завернутый в ярко-красную бумагу.

— Господин Чиа просит вас оказать ему честь и принять этот весьма недостойный дар — это документы на владение участком Блестящего Зеленого Нефрита со всеми правами на пользование землей, водой и выработками красной глины. Это — ваша собственность навсегда и без всяких ограничений. Кроме того, господин Чиа просит вас принять в помощь двадцать его рабочих, чтобы они воздвигли для вас любые строения, которые вам будет угодно построить на этом участке.