никак не комментирую его признание, хотя на языке вертится тысяча вопросов. Что это значит? Он только что подтвердил, что Фабрика в действительности была лишь способом привлечь мое внимание? Один из методов помучить меня? Или после того как он меня “отпустил”, у него не было настроения для вечеринок?
Если бы я узнала об этом шесть лет назад, то совершенно точно подумала бы, что закрытие Фабрики связано с беременностью Дарьи и Марат просто решил остепениться, готовился стать семейным человеком. Но сейчас я знаю, что отцом Арины был Алекс, а значит…
— Почему? Почему ты решил меня отпустить именно тогда? — вопрос слетает с моих губ еще до того как я до конца формулирую его в голове. Я была уверена, что дело в беременности Дарьи, что Марат не просто вычеркнул меня из своей жизни и остался с зияющей пустотой, как и я, а тут же заполнил пустующее место Савельевой. Но по всему выходит, что дело не в этом.
Нет, если бы я была любительницей сериалов, я бы могла предположить, что на тот момент Дарья сама не знала кто отец ребенка, поэтому огорошила сразу двоих, а ДНК тест сделали уже после рождения, но… во-первых, я уже давно не смотрю сериалы, а во-вторых, сомневаюсь, что у Марата и Алекса смогла зародиться такая дружба после того как они делили одну девушку.
— Потому что думал, что никогда не смогу простить тебя, принцесска. А мучить дальше, видя как ты постепенно угасаешь, тоже не мог…
Ошарашенная таким ответом я поднимаю взгляд на него и буквально тону в его глазах. Я ожидала чего угодно, от ленивого “мне надоело с тобой играть” до жестокого “хотел ударить побольнее”.
Я прекрасно помню его последние слова, этот беспощадный монолог на парковке. Но тогда это было больше о нем, о его чувствах… о том, что он устал, что моя цепь сдавливала его горло и без меня ему будет гораздо лучше. Сейчас же он утверждает, что заботился в первую очередь обо мне?
Если бы я сейчас не видела его взгляд, я бы, наверняка, усмехнулась, но я вижу… Вижу отражение своих же эмоций, ту же боль от осознания как много мы потеряли, от осознания того, что все могло быть иначе.
И эти живые обнаженные эмоции запутывают меня еще больше. Да, сейчас я верю Марату, что все было именно так. Но в то же время я верю и его словам, о том что он знал о сыне и ему было наплевать. И это никак, абсолютно никак не вписывается в этот сценарий.
В том, что он не знал о ребенке на момент нашего прощания я уверена на сто процентов, я сама тогда узнала лишь на пару часов раннее и не думаю, что у него вдруг открылись телепатические способности. А значит он узнал позже… но все-таки шесть лет назад, не зря же он назвал срок. То есть, отпустив меня он настолько почувствовал свободу от этой чертовой метафорической цепи, что даже известия о собственном отцовстве не заставили изменить свою точку зрения?
Мне хочется наброситься на него, словно тряпичную куклу неистово трясти за плечи, чтобы добиться правды. Почему? Почему ему наплевать на сына? Он ведь его даже не знает! Как он может жить с этой мыслью? Мне хочется вытрясти из него правду. Правду, которая наверняка в очередной раз убьет меня. Но я должна знать. Потому что я не понимаю. Как он может смотреть на меня ТАК и в то же время совсем не думать о нашем ребенке?
Кажется, я даже делаю шаг вперед, чтобы впиться в него ногтями, но резко останавливаюсь, когда телефон в его кармане разрывается громкой трелью. Не спуская глаз с меня, Марат принимает звонок и выслушав слова собеседника, сухо командует:
— Отлично. Везите его сюда. Смотрите не спугните только.
— Они нашли Ковальского? — нетерпеливо спрашиваю как только он отключается.
— Да. Из страны он не выезжал, отсиживается у родственников. Мои люди выехали за ним, так что скоро он будет у нас.
Его многообещающий взгляд и сквозящий решительностью тон заставляют меня заранее начать сочувствовать Ковальскому. Что-то мне подсказывает, что этот мужчина хорошенько пожалеет о том, что решил испортить тормоза в моей машине.
Глава 36
— Ты голодная? — интересуется Марат. — Я могу заказать доставку.
— Да, можно, — устало киваю.
Несмотря на то, что завтракала я только кофе и это было много часов назад, аппетита нет, но умом я понимаю, что надо поесть. Может хоть тогда у меня появятся силы на адекватную реакцию на покушение. Почему-то мне всегда казалось, что когда люди узнают о том, что их пытались убить, они рыдают, истерят, заламывают руки вопрошая “за что?”. Но из-за эмоционального прессинга последних дней, я даже не могу до конца осознать этот факт. Интересно, есть какой-то лимит эмоций, который человек может исчерпать?
Еще пару недель назад я решала вполне тривиальные задачи: собрать хотя бы еще одну группу в зале, выбрать развлечения на выходные с Тимуром, сдать деньги на ремонт группы в саду… Сейчас же на меня навалилось столько всего, что кажется, и осознать все нереально. А самое главное, на меня навалилось прошлое.
— Мне нужно позвонить, — вдруг спохватываюсь. Представляю что подумает Саяра, когда на дачу заявятся люди Марата. — Предупредить своих об охране.
— Они постараются не попадаться на глаза. Ребята профессионалы, но предупредить, конечно, стоит. Можешь поговорить наверху, я провожу.
И несмотря на то, что мы оба в курсе, что дорогу в его спальню я бы не смогла забыть даже при большом желании, я послушно следую за ним к лестнице.
— И ты туда же, — улыбается Марат, когда Рамик начинает поскуливать у ступенек, а затем с легкостью подхватывает его на руки и несет наверх.
— И часто ты его так? — спрашиваю, заметив с каким комфортом пес устроился в руках Скалаева. Сколько он весит, интересно? И ведь ни одышки нет, даже дыхание не сбилось.
— Пока меня нет, он в основном внизу находится, а вечером уже транспортирую его в спальню. Поначалу ему это очень не нравилось, гордость, видимо, не позволяла на чужих руках разъезжать, сейчас норовит даже вне приступов проехаться с ветерком.
В коридоре третьего этажа Марат опускает Рамика на пол и гостеприимно распахивает двери,