Читать интересную книгу Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков

вытерла руки и протянула мне узкую и неожиданно мягкую ладонь.

— Здоров, орленок! — тряхнула она мою руку и неожиданно звонко засмеялась. — Чего смотришь так? Не веришь, что я комбайнерка?

Я не успел ответить. Подошел тракторист — длинный, худой, с воспаленными красными глазами, заросший жесткой черной щетиной и с выпирающим острым кадыком на шее.

— Здравствуй, Николай Иванович, — спокойно глянув на нас, сказал он.

— Здравствуй, Сергей Петрович… Вот копнильщика привез, да подучить его требуется… Как смотрите?

— Что ж, — медлительно сказал тракторист, — можно и подучить… Не против поработать с нами?

Последний вопрос относился ко мне, и я ответил:

— Не против, да только боюсь почему-то… Как бы вам не помешать…

Любаша засмеялась:

— Ну, нам ты не помешаешь!.. Такого из тебя копнильщика сделаем — будь здоров! — и, повернувшись к комбайну, она пронзительно закричала: — Са-анька-а!

— Здесь я-а-а! — донеслось от комбайна, покрывая гул его мотора.

— Иди сюда-а! — закричала Любаша.

— Иду-у!

— Сейчас штурвальный мой подойдет, — опять повернувшись к нам, сказала Любаша. — Он тебе все покажет…

Николай Иванович спросил тракториста:

— Как чувствуешь себя?

Сергей Петрович болезненно поморщился.

— Ночами не сплю, извелся весь… Что ни съем — рвет… Плохо мои дела, Николай Иванович, того и гляди — лягу и не встану больше.

— Но-но, не раскисать, — строго глянул на него председатель. — Вот закончим уборку, и лечиться поезжай… В город, к лучшим врачам!

— Поздно, Николай Иванович, — свертывая цигарку из клочка газеты, глухо молвил тракторист. — Был и у лучших… Поздно, говорят…

— Кхм, — пожевал губами председатель. — Ну ты вот что… не падай духом. Главное, не падай духом, понял?

— Да, понял, — с чуть заметной досадой сказал Сергей Петрович и прикурил самокрутку. — Видно, хана мне…

Председатель не ответил и ловко перевел разговор на другое:

— Дня за три-четыре кончите?

— Дождь не помешает, кончим, — бойко ответила Любаша и пожаловалась: — Гришка еще нас держит со своей попрыгушкой, то у нее скат лопнет, то карбюратор засорится, а сегодня так радиатор течет, беда прямо.

Штурвальный Сашка Козлов, пацан моего роста, большеротый и с какими-то мутно-зелеными глазами на грязном, в разводьях пыли, лице, рассказал о моих обязанностях и показал, что мне нужно делать. Говорил и все время швыркал носом, будто его одолевал жестокий насморк. Швыркнув, он неизменно спрашивал:

— Понял?

— Понял, — сначала отвечал я, — а потом мне это надоело, и я сказал ему: — И чего ты все носом хырчишь? Высморкайся, что ли, если тебя так одолело…

Сашка удивленно вытаращил на меня свои бледно-зеленые, замутненные глаза и вдруг расхохотался.

— Ну и чудило ты… Вот чудило!

Быть копнильщиком, оказалось, действительно нетрудно. Я должен вилами на длинном держаке все время поправлять солому, поступающую в копнитель комбайна, а когда он наполнится, дергать за веревку, чтобы освободить копнитель. Сашка дал мне защитные очки.

— На, а то ость в глаз попадет, греха не оберешься…

Я завязал тесемки очков на затылке, взвесил в руках вилы — тяжеловаты. Ну, что ж, попробуем…

С комбайна степь далеко видна. С одной стороны хлеб уже убран, а с другой волнуется, белесо переливаясь под ветром, пшеничное поле. Иногда ветер острым клином врезается в пшеницу и оставляет за собой темный, с рыже-золотыми подпалинами след, и тогда видно, как колосья начинают метаться туда-сюда, и кажется, что они хотят вырваться из этой толчеи, взлететь вверх.

Поле — большое. Оно тянется куда-то к горизонту и скрывается за дальним пологим холмом, и, наверно, нет ему ни конца, ни края. Наш комбайн, такой большой и неповоротливый вблизи, всего лишь малюсенькая козявка по сравнению с простором степи, окружающим нас со всех сторон.

Уехал Николай Иванович. На мостик взошла Любаша.

— Усвоил, что делать, орлик? — весело, посверкивая белками глаз на чумазом лице, спросила она. — Тогда поехали!

Впереди затарахтел трактор, выбросил в воздух султанчик черного дыма, и мы тронулись. Замелькали планки мотовила у жатки, они подгибают колосья, нож блестящими отполированными зубьями подрезает их, колосья по транспортерной ленте поступают в приемник комбайна. Металлическая коробка нашего агрегата гудит от колотящихся в нем различных узлов, вздрагивает, мелко трясется. В бункер с шуршанием поступает вымолоченное из колосьев зерно, а в копнитель, с тучей пыли и половой, летит растрепанная колючая солома…

Нет, не так-то легко быть копнильщиком! Пыль забивает рот и нос, хрустит на зубах, за шиворот лезет мелкая солома и ость от колосьев и так колется, что хочется все время чесаться, хочется раздеться и обобрать с себя эти проклятые, не дающие покоя колючки. Но не тут-то было! Нужно не переставая уминать тяжелыми вилами солому, потом дергать за веревку, смотреть, хорошо ли освободился копнитель, и снова работать вилами-тройчатками… Ну и работенка! Сначала я растерялся, потом разозлился на что-то, а затем, не заметив этого, приноровился, увлекся и даже перестал обращать внимание на колючки за рубашкой. Ко мне перелез Сашка.

— Как дела?

— Ничего, — крикнул я, перекрывая грохот комбайна. — Работать можно!

Сашка оскалил зубы, белые, но неровные, и зачем-то подмигнул мне своим мутным глазом.

— Давай, давай, — похлопал он меня по плечу и полез на свое место. Наверно, он остался доволен иной, — не знаю. Некогда было смотреть по сторонам, думать о постороннем.

Приехал на своей попрыгушке Гришка-шофер, все в том же комбинезоне не по росту, измазанный машинным маслом, будто он не умывался с первой нашей встречи, пристроил машину рядом с комбайном — грузиться. Из жестяного хобота, на который была напялена измочаленная в клочья мешковина, в кузов посыпалась пшеница — крупная и звонкая. Гришка залез в кузов и направлял струю зерна. Действовал спокойно и умеючи, будто только и занимался этим всю жизнь. Засыпав кузов, он посмотрел на нас, помахал рукой и ловко, не сходя на землю, перебрался в кабину. Переваливаясь на неровностях и приседая на задок, полуторка медленно потянула к дороге.

Комбайн тронулся, и я вновь взялся за отполированную ручку тройчаток…

29

В это утро наш тракторист Сергей Петрович Коршунов явился чисто выбритым и веселым. Глаза у него были по-прежнему воспаленными, худое лицо — бледным, какого-то землисто-серого цвета. Но он, подозвав Сашку, вдруг пошутил:

— Смотри, летит!

Сашка посмотрел вверх, приоткрыв свой большой рот.

— Кто?

Сергей Петрович нахлобучил ему на глаза фуражку и, улыбнувшись только одними губами, сказал:

— Муха… Сейчас тебе в пасть залетит…

Сашка ошарашенно похлопал мутными бледно-зелеными глазами и, глядя вслед удалявшемуся трактористу, произнес:

— Вот дае-ет…

Потом Сашка рассказал мне, что Сергей Петрович считается лучшим трактористом в районе, никто не знает трактора так, как он. Когда началась война, Сергей Петрович хотел добровольцем пойти, на фронт — не взяли по