Читать интересную книгу Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков

промолчал.

— А вы здорово нынче поработали, — не дожидаясь ответа, похвалила она. — Сначала я думала: городские, чего с них спросишь, а вы, оказывается, молодцы…

— Паша! — позвал женский голос впереди.

— Ау! — откликнулась Паша. — Иду!.. Соседка зовет… Ну, побегу…

Паша помедлила, словно ожидая, не скажу ли я чего, и вдруг встрепенулась, прибавила шагу… Я посмотрел ей вслед и неожиданно с горечью подумал: «Почему Тася уехала в другую бригаду? Почему не осталась с нами? Сказала: «Девочки там, с ними нужно быть в первую очередь…»

Мне очень хотелось, чтобы Тася была сейчас здесь, рядом. Наверно, я не сказал бы ей ни одного грубого слова… А может, и сказал бы — кто знает?..

28

По небу, плотные и тяжелые, плыли тучи, начиненные влагой, плыли низко над землей, придавливая ее своей непомерной свинцовой тяжестью. Дед Егор, задрав растрепанную бороденку вверх, следил за их неукротимым, бегом и бормотал:

— Ах, едри твою корень… Накаркал, старая ворона… Вот-вот хлыном пойдет, вот-вот небушко продырявится… А? Обложной зарядит, дня на три… И што ты скажешь, едри твою корень — не ноги у меня, а вещуны какие-то, пра слово… Но нынче дождя не будет и завтра не будет, а вот послезавтра пойдет… А? — И увидев меня, вдруг закричал: — Чо глазами лупаешь? Иди работай! Вишь, зерна-то сколько еще на току?

Я смутился и невпопад ответил:

— Да я ничего… Пить в будку ходил…

— Пить? Ты мне зубы не заговаривай, — ощерился сердитый дед. — У вас там бочка с водой есть… А?

— Нету в бочке ничего. Гришка всю вычерпал, у его попрыгушки радиатор пропускает.

Дед Егор закрутил головой:

— Ах, пострел, едри твою корень, и когда поспел?.. Э-э, глянь-кось, не председатель там скачет?

Я посмотрел на дорогу. Далеко вперед выбрасывая передние ноги, по ней шибко бежал председательский угольно-черный рысак.

— Он, — ответил я. — Николай Иванович…

— Ишь ты, как красиво идет, жеребчик-то… А? — И с уважением добавил: — Орловской породы, рысачок-то. Ба-альшие тыщи заплатили за него, на племя купили… Ну, красавец, едри твою корень…

Мягкая председателева бричка подкатила к полевой будке. Рысак, кося на нас налитым кровью глазом, брезгливо фыркнул и начал перекатывать во рту железный мундштук, недовольно трясти своей маленькой сухой головкой с торчком поставленными ушами.

С председателем приехала Тася. Увидела меня, радостно хлопнула в ладоши и воскликнула:

— А вот и Вася Смелков, о котором я говорила, Николай Иванович… Здравствуй, Вася!

Николай Иванович внимательно посмотрел на меня и, нажимая на самые низкие низы своего баса, зарокотал:

— Здорово, Василий… Подойди, дело есть. — И когда я подошел, продолжал: — На комбайне не хочешь поработать? Копнильщик Колька Степаков заболел, а заменить некому… Согласен?

Я растерялся:

— Да я же не сумею, Николай Иванович.

— Ну вот и чудесненько, — будто не слыша меня, сказал председатель. — Наука не ахти какая нужна — справишься. Денька два поработаешь, а там и Колька выйдет… Давай садись, дружок, подкину.

Ничего не понимая, я смотрел то на Тасю, то на деда Егора, то на Николая Ивановича. Тася улыбнулась — красивая, с подрумяненными ветром щеками и разбросанными по плечам русыми, отсвечивающими золотом кудрями; дед Егор зачем-то кивал головой, а председатель, щекастый и невозмутимый, ждал в своей рессорной бричке.

— Но я даже комбайна не видел, — глухо выдавил я из себя. — Как же я буду работать?

— Там не трудно, Вася, — продолжая улыбаться, сказала Тася, — научишься…

«И зачем ей нужно, чтобы я уехал?»

— Смогешь, чего там, чай, парень… А? — тряхнул утвердительно бороденкой дед Егор.

— И говорить даже нечего, — подтвердил басом председатель.

Я пожал плечами и залез в бричку.

— До свидания, Вася, я приеду к тебе, — крикнула Тася, когда мы отъехали от будки. Я обернулся, она стояла, смотрела нам вслед и махала рукой — в синих лыжных брюках и курточке, такая близкая и такая далекая…

Верховой ветер гонит над степью свивающиеся в чудовищные узлы серые тучи. Казалось, пройдет еще несколько минут, и они, не выдержав собственной тяжести, начнут кусками падать на землю. Гулко бьет копытами по утрамбованной проселочной дороге длинноногий угольно-черный рысак, погромыхивают ошипованные железом легкие колеса председательской таратайки. Проплывает мимо ежистая медь стерни. Совсем недавно здесь волнами переливалась пшеница, а сейчас на поле, словно остриженном под машинку, видны только кучи обмолоченной соломы. На обочине дороги топорщатся колючками живучие кусты татарника, его пунцовые неувядаемые цветы радостно и ясно смотрят в низкое свинцовое небо и как будто удивляются: «Осень? Ну и что же?..» Из-под одного такого куста, могуче разросшегося у самой дороги, вдруг вымахал заяц-беляк. Сделав два огромных прыжка в сторону, он поднялся столбиком на задние лапки и зашевелил длинными ушами. Николай Иванович, молчавший до сих пор, дернулся всем своим грузным телом и неожиданно закричал оглушительным басом:

— Ату его, дьявола длинноухого! Держи-и!

Заяц смешно подпрыгнул вверх, метнулся в одну сторону, как лучом яркого света сверкнув кипенно-белой опушкой живота, и пошел отмахивать саженные прыжки по колючей стерне.

— Держи его, стервеца! — покраснев от натуги, кричал Николай Иванович. — Ату!

Заяц последний раз темным комочком мелькнул на фоне серого неба и скрылся. Стянув фуражку и отирая вспотевшую лысую голову, Николай Иванович, вздыхая и стеная, заговорил:

— Эх, и почему я ружья не захватил… Ну, вот ведь, вот рядом был… ой, матушка родненькая!.. Так бы и жахнул… А зайчишка-то какой был — ма-а-терый, подлец… И как красиво пошел, а? Будто и не по земле совсем, будто по воздуху…

И еще долго Николай Иванович чмокал губами, крутил головой и говорил, какой он «сильный» был, косой, и как легко можно было «жахнуть», когда он стоял на «дыбках».

Спустились в глубокую балку, рысак легко вынес по косогору бричку, и вдали показались комбайн и трактор. Они медленно двигались по полю.

— Косят, — сказал Николай Иванович и, глянув на меня, добавил: — Да ты не волнуйся, парень! Все будет чудесненько…

Шурша стерней, рысак понес нас к машинам. Гул их моторов постепенно нарастал, приближаясь, и вот он заполнил, кажется, всю степь — мощный и веселый.

С мостика комбайна, поразившего меня своей громоздкостью и неповоротливостью, сошла полная женщина с запорошенным пылью лицом, с большими защитными очками, вздернутыми на лоб. По лесенке она спустилась легко и быстро и так же легко, и быстро, будто грузное, раздавшееся тело нисколько не обременяло ее, зашагала нам навстречу.

— Привет, Любаша, — махнул рукой Николай Иванович.

— Будь здоров, председатель, — весело сверкнув мелкими зубами, ответила Любаша. — Сдержал слово?

— А как же! Смотри, какого орленка привез тебе.

Любаша вытащила из кармана стеганой фуфайки тряпку,