Читать интересную книгу Дорога в небо - Виктория Шавина

Изредка он открывал глаза — или это сменялись фантазии? Сквозь чуть запотевшее стекло смотрела бесконечная россыпь сверкающих зёрен, с размаху брошенных в ночное небо. «Ещё темно, — вялая, ленивая мысль. — Ещё рано». Хин опускал тяжёлые веки и вновь забывался тревожным сном.

Одно из ночных видений взбудоражило его, и всё же не разбудило. Будто бы кто-то открыл дверцу кареты. Ненависть и отчаяние бурлили в нём. Потом всё стихло, и мёртвый голос шептал слова. Те вязли в густом предрассветном тумане. Лишь когда дверца захлопнулась, пророкотали искажённые обрывки:

«Трубный глас. Солнце тебя ослепит. Не счесть её витков… эшафот… Чёрное крыло. Крикнет женщина. Пятьдесят».

Преакс ждал в ротонде. Келеф заметил его издали, несмотря на туман, поднявшийся с земли, словно дыхание огромного зверя, и стебли лозы, обвивавшие колонны. Химера стоял неподвижно, бессильно опустив руки, повесив голову. Но с ним всякое бывало. Он мог ещё и не так застыть, застигнутый непрошенным видением.

Келеф тихо позвал по имени, не особенно надеясь на ответ. Преакс сразу же поднял голову, по-обычному мрачный, но отчего-то без всякой причины Сил'ан захотелось отложить разговор. «Вальзаар и охотники ждать не станут», — напомнил он себе.

— Только один вопрос. Мне нужно знать, что всё-таки говорили про текстиль на совете? — юноша угрюмо молчал, и Келеф напомнил. — Ты мне так и не рассказал.

— Тебя не интересовало, — выдавил Преакс.

Сил'ан попытался отшутиться:

— Как ты и заметил: зря.

— Я ничего не замечал, — неожиданно резко и громко возразил химера. — Твоё дело. Сам решай.

— Ты не помнишь?

— Я могу не помнить своих слов! — Преакс сорвался на крик. — И это не делает их предсказанием! Если так жаждешь заглянуть в грядущее, иди к Основателю, задай вопрос ему. Будь честен!

Келеф нахмурился. Преакс шумно втянул воздух, сглотнул:

— Луны, — беспокойно пробормотал он, — я же знал, ну знал же, что ты не придёшь сказать: я уезжаю там, мне будет тебя не хватать. Или ещё какие-нибудь глупости. Или просто поговорить со мной… о чём-нибудь. Не об этом, не о политике или войне, не о треклятом Лете. Со мной же можно просто поговорить! О чём-то, что я знаю, о чём лично я, а не Она, — он широко взмахнул руками, — имею суждение!

Злые слёзы выступили у него на глазах. Он раздражённо смахнул их рукавом, снова сглотнул и продолжил дрогнувшим голосом:

— Но зачем же… Боги, зачем же мне этот дар? Зачем?! Извлечь из него пользу я не могу. Я не помню, не слышу, не знаю, понимаешь, не знаю, — он отчаянно затряс руками перед лицом, — тех слов, что порою срываются с языка. Они не мои! Я не могу их объяснить! А ты ищешь их, цепляешься за них, задаёшь вопросы — пытаешься подтолкнуть меня сказать что-то ещё, что тебе поможет, — он судорожно вздохнул и продолжил будто бы рассудительно: — Я сказал бы, веришь? Я бы всё тебе сказал. Но я не знаю. Понимаешь? Не знаю.

Келеф не пытался объясниться в ответ и утешить не пытался. Просто стоял и смотрел в глаза, недостижимый и холодный, как ледяная статуя.

— Так ты можешь рассказать мне, что говорили на совете? — повторил он, наконец.

Губы Преакса задрожали. Он торопливо замотал головой, запустил руки в волосы, несколько раз быстро, глубоко вдохнул, а потом сказал, так отчётливо, словно сам себе не верил:

— Пошёл ты…

Глава XIV

Келеф отказался ехать в одном экипаже с человеком, даже видеть Хина не пожелал. Улетел на птице.

— Предупредить его — было не лучшей идеей, — признал Нэрэи.

Он настаивал, чтобы правитель всё равно попытал счастья. У Одезри и выбора не было: не возвращаться же к Эрлиху, расписавшись в бессилии? Ведь что — тогда?

— Ты слишком много знаешь, — напутствовал неугомонный Сил'ан. — Выбрось лишнее из головы и запомни: возможно всё, чего вы захотите оба, — он преувеличивал. — И ты не букашка перед горой.

Экипажем правил лятх, похожий на раздувшийся лиловый бородавчатый мешок. Два выпуклых глаза торчали над макушкой, так что существо преспокойно, не оборачиваясь, озиралось кругом. Рта Хин не разглядел — им могла оказаться любая из жирных складок.

Самоходный экипаж не заезжал на почтовые станции, летел и днём, и ночью: то ли дороги в Весне были невероятно безопасны, то ли лятх никого не боялся и спать ему не хотелось. Он останавливался, если Хин стучал в переднюю стенку, и на закате первого дня порядком насторожил правителя: вдруг свалился с козел и запрыгал по полю, точно помешанный. Оказалось — охотился. Одезри пляской размял затёкшие ноги и побежал за кучером, распугивая шнырявших в траве грызунов. Их менее удачливые собратья, как следует прожаренные — лиловый мешок без усилий отрыгивал пламя —, стали для Хина скудным ужином.

Следующим вечером лятх приволок оголодавшему пассажиру дюжину съедобных и невкусных, как любая весенняя еда, слизняков. Одезри проглотил их, не жалуясь, но вместо таинственных сновидений ему всю ночь грезились то закопчённые котелки, полные наваристого супа из потрохов, то ароматное, истекающее соком мясо, запечённое в глине.

На третий день пополудни карета остановилась сама. Хин помассировал виски и неловко выбрался наружу. В первый миг ему показалось, он дома — на лесной опушке за Кольцом рек. Но деревья здесь были ниже, тоньше — человек легко мог обхватить их — и как будто моложе.

Узкая ледяная дорожка петляла между стволами. Хин подошёл к козлам, взглянул на лятха. Тот качнулся вперёд, призывно квакнул. «Карета там не пройдёт, — отметил Одезри, — а дорогу всё равно проложили». Лятх квакнул снова.

— Я понял, — заверил правитель.

Экипаж дал задний ход, развернулся и полетел прочь. Человек провожал его взглядом, пока тот не превратился в точку на горизонте. Рыжее колосистое поле, прорезанное оврагами, расстилалось вокруг, на сколько хватало глаз. За спиной правителя задумчиво шелестел незнакомый лес. Холод не пробирал насквозь — не то, что в Маро —, а всё же Хин с удовольствием погрелся бы у очага.

Он думал, дорога окажется близкой, но тени сгущались, Солнце скрылось — лишь над вершинами невысоких деревьев ещё был виден его вечерний свет. Одна за другой смолкали, успокаивались птицы. Всё чаще позади и вокруг слышались шорохи — днём Одезри не придал бы им значения, но теперь они пугали. Ему даже чудились скрипы, писк и хруст веток. Если б не стеклянная тропка, Хин давно решил бы, что его бросили здесь на съедение диким зверям.

— Ба! — вдруг раздалось над головой. Правитель споткнулся, что-то крупное и мохнатое мягко опустилось ему на плечо, кольнуло щетинками шею: — Мы знакомы?

Хин судорожно глотнул воздуха, пытаясь унять колотящееся сердце.

— Синкопа? — едва веря, спросил он не своим, хриплым голосом.

— Да-да, — бодро согласился паук, — «… и крáдется жуть».

До того сказочный вид открывался с лесной опушки, что Одезри не поверил своим глазам: над крутояром берега прямо к каменному обрыву подступала цветущая луговина, волнующаяся всеми оттенками синевы. А за ней воды озера сливались с небом, рыжим догорали высокие облака.

Угрюмый, с покатыми стенами, заброшенный дом жался к лесу. Ограда вокруг него развалилась, но калитка уцелела, как и резные ставни на окнах. Поломанная замшелая статуя из песчаника охраняла вход. За пару айрер до него стеклянная дорожка переходила в растрескавшуюся каменную.

Паук спрыгнул наземь и зашустрил к воде. Одезри тоже сошёл с тропы. Дальний берег едва виднелся — узкой синеватой полосой, да и то если вглядеться. Лесное озеро, огромное и величавое, покрывалось рябью под ударами ветра. Хин остановился у края обрыва. Чуть закружилась голова от горького запаха цветов. Правителю на миг показалось, что не вода течёт, а его самого вместе с домиком и лугом уносит прочь в неведомые дали.

Насекомые звенели крыльями, скрипели в траве.

— Холодает, — умудрённым и довольным тоном поведал Синкопа. — Их кровь остывает, они летают медленно и вяло. Лёгкая добыча. Я всегда охочусь на закате.

Словно в подтверждение своих слов, он тут же что-то отправил в рот.

— Без паутины? — изумился Хин.

— Паутина — искусство, — обидевшись, растолковал паук.

Одезри не посмел спорить.

— Чешуйчатая братия в отлёте, — пожаловался лятх. — В Зиме, осваивают лыжи. Черви сплелись в клубки. Крылатые изредка наведываются, скорее к озеру за рыбой, чем ко мне в гости.

— Так дом твой? — сообразил Хин.

— Я только присматриваю за ним, — возразил паук. — Раньше одним способом, теперь — другим.

— Это как?

— Ну… — Синкопа ненадолго замялся, что было на него непохоже, — паутиной всё завесил, пыли натащил, грязи.

— Зачем? — Одезри присел на корточки.

Лятх запыхтел:

— Чтобы кое-кому, когда он, наконец, вспомнит к нам дорогу, стало стыдно. (В первый миг Хин отчего-то подумал о себе.) Но не стало, — подтвердил его вторую догадку Синкопа и продолжил драматически, с непониманием и обидой: — Словно не прошли мы все вместе через мыслимые и немыслимые испытания! Вернулись домой, и дружба рассыпалась песком, — обличительный пафос угас. Серьёзным, лишённым и тени шутки, вышло признание: — Тяжело без Хахмануха, тяжело без тебя.