Читать интересную книгу Сердце бога - Анна и Сергей Литвиновы

Москва

Провотворов

Генерал-майор в то самое время выкроил вечерок, да и выбрался к бывшему своему заместителю, а теперь преемнику, полковнику Чиносову. Полковник занял место, которое освободил Иван Петрович, в руководстве ДОСААФ. Был он крепко генералу обязан. В конце концов, именно тот рекомендовал его на этот командный пост, а впоследствии даже отстаивал будущее назначение, и Чиносов это знал.

Разумеется, для Провотворова в кабинете полковника нашлась и бутылочка коньячка, и лимончик, и закусочки. Выпили, поболтали о том о сем. И между делом генерал вдруг рассказал об одной дивчине, очень одаренной, как он сказал, парашютистке. «Зовут Галина Бодрова, то есть по мужу Иноземцева. Работает в Подлипках, в хозяйстве у Королева. Прекрасная прыгунья – готовый кадр для сборной Москвы, а то и Союза. Ты дай команду, пусть ее найдут да попробуют на сборах. Если я вдруг ошибаюсь и она не потянет – всегда сможете отчислить».

Потом разговор перешел на другие темы, однако имя-фамилию и место работы искомой гражданки полковник, разумеется, записал. И начал поиски. Тем более что у него создалось стойкое ощущение, что Провотворов и приезжал-то к нему только ради того, чтобы отыскать девчонку.

Полигон Тюратам

(космодром Байконур)

Владик

Впоследствии эту свою первую командировку на полигон Иноземцев будет вспоминать как время исключительного счастья. Несмотря ни на что. И на то, что статус его был самым неопределенным, и от этого рабочие обязанности ему выпадали самые разнообразные и не всегда приятные. И на то, что трудились они всегда без какого бы то ни было распорядка, а это значит, проводили в МИКе, в бункере и на стартовой площадке дни и ночи напролет. И на то, что начиналась пустынная жара, и были перебои с водой, а мытье возможно было лишь раз в неделю в бане или стремительной Сырдарье. И на то, что в столовой для гражданских спецов кормили отвратительно (впрочем, не лучше обстояло и в офицерской, и в солдатской). Но зато он чувствовал свою настоящую причастность к большому, даже большущему, Делу!

И в памяти осталось от того мая множество картинок-случаев-эпизодов, которые теперь тасовались в памяти, лишний раз подтверждая, что все это ему не приснилось, он был там и видел все своими глазами…

Тот полет из Москвы на Байконур на литерном рейсе – они сели для дозаправки в Уральске. Светало. Подали трап, и вереница мужиков, плохо выспавшихся, с проявившейся щетиной и галстуками набекрень, все как один прошествовала к бревенчатой избушке на краю летного поля. Кто-то из них постучал, из домика явилась заспанная буфетчица в белом халате, распахнула дверь. В ассортименте не было ничего, кроме сметаны, хлеба и вареного языка. (Впрочем, на Владике язык кончился.) Каждый брал по стакану густейшей сметаны, по несколько кусков хлеба и жадно и молча съедал за покрытыми клеенкой столиками. А за окнами вставало солнце, и это походило на некий таинственный ритуал, сродни религиозному…

Или всплывала вдруг в памяти огромность стартовой позиции, ее еще называли «стадионом»: стол, фермы обслуживания, гигантский пламеотводный котлован. А в нескольких километрах – огромная туша МИКа (монтажно-испытательного корпуса), где ракета, лежа на боку, вся помещалась целиком. А рядом – тоже на боку – их изделие (или космолет, как его называл Феофанов): небольшая (если сравнивать с ракетой) конструкция. Шарик спускаемого аппарата. Цилиндрик приборного отсека. Ковчег, или тюрьма, или плаха (как получится), на одного пассажира. И десятки людей хлопочут и вокруг ракеты, и вокруг изделия.

А ведь таких пусковых площадок, подобных той, что занята королевским КБ, – несколько. И между ними в глухой пустыне проложены бетонные дороги, и железнодорожные ветки, и построены гигантские стартовые позиции, и жилье для офицеров и специалистов, и казармы для солдат…

И, разумеется, навсегда запомнился Иноземцеву первый пуск. Невероятное, ни с чем не сравнимое зрелище. Рев, дрожь земли, пламя, грохот взлетающей ракеты. И их с Радием радостные крики, когда огненная точка ушла за горизонт…

Да-да, на Байконуре Владик встретил своего друга Радия – теперь лейтенанта. Рыжов служил здесь, на космодроме. Квартиры в городке (будущем Ленинске, а потом Байконуре), который все в ту пору называли «десятой площадкой» или просто «десяткой», он пока не имел. Помещался, как и Владик, в глубине пустыни, в тридцати километрах, на второй «королевской» площадке. Проживал в офицерском общежитии, в комнате на четверых. А Владик ютился в одноэтажном бараке-общежитии для гражданских специалистов. Зато рабочее место, монтажно-испытательный корпус, было рядом, и там он пропадал круглые сутки: сначала проверял «свою» систему ручной ориентации, потом испытывал автоматическую систему, сперва основную, на основе инфракрасного датчика, а затем и запасную, по солнцу. Впрочем, сказать испытывал – было слишком громко. Скорее принимал участие в испытаниях. Ведали всем Феофанов и другие более опытные инженеры. Иноземцев скорее был на подхвате: принеси, подержи, подключи, считывай показания. Но когда что-то не ладилось, он на равных, вместе с коллегами, строил версии, что и почему отказывает, считал, пробовал – и ведь пару раз именно он находил решение, и от этого сердце наполнялось гордостью.

Постепенно он напитывался местной мудростью, приобщался к здешнему жаргончику. На полигоне не говорили «неисправность» – употребляли слово «боб» (неизвестно почему). Ракета тут не «падала» и не «терпела аварию», а «уходила за бугор». За аварии и другие прегрешения тут не наказывали, а «давали арбуза». Последнее имело объяснение в виде анекдота: «Пошли раз двое в колхозе воровать, а их поймали. Ну, и решили каждому воришке вставить в соответствующее место тот продукт, что он тибрил. Приступили к первому с абрикосом, а тот смеется, аж умирает. «Ты чего?» – спрашивают. А он: «Да я Петьку представил – он ведь арбузы таскал!»

Перед первым пуском Иноземцев не уходил из МИКа тридцать шесть часов. Зато видел, как стыкуют шарик спускаемого аппарата с приборным отсеком, а потом соединяют собранное изделие с циклопической ракетой… Возвращение шарика на Землю в тот раз не планировалось. Теплозащиту на него еще не поставили. После торможения аппарат должен был сгореть в атмосфере. Чтобы сохранить расчетный вес, вместо теплозащиты засунули в аппарат металлические болванки. И вот на первый космолет (или космический корабль?) надевают обтекатель – прямо на глазах у Иноземцева.

С того момента он оказывался свободен от своих обязанностей и ощутил блаженное чувство ничегонеделанья. В список тех, кто должен находиться в бункере в момент пуска, вместе с Королевым и другими главными конструкторами, его не включили – молод еще. Хорошо, что Радий контрабандой протащил Владислава на первый измерительный пункт в паре километров от «стадиона», однако и там смотреть за запуском не позволяли, заставляли прятаться в окопах, отрытых в полный рост, а оттуда не видно ни черта. Но Радий нашел способ улизнуть, и они видели это воистину восхитительное зрелище, одно из самых впечатляющих в жизни: старт космической ракеты. Из динамика шел отсчет секунд (но никто, разумеется, не говорил при этом, как он слышал впоследствии в кино: «полет нормальный»), и когда отсчитали четыреста и двигатели выключились, стало ясно, что аппарат на орбиту вышел. Тогда они с Радием грянули «ура!» и обнялись – как, впрочем, кричали «ура!» и обнимались и другие военные и гражданские, оказавшиеся на измерительном пункте.

Что еще запомнилось из той самой первой поездки на космодром? Как на следующее утро Владислав слушал сообщение, зачитанное по радио Левитаном: «…15 мая 1960 года в Советском Союзе осуществлен запуск космического корабля на орбиту спутника Земли. По полученным данным, корабль-спутник в соответствии с расчетом был выведен на орбиту, близкую к круговой, с высотой около 320 километров от поверхности Земли, после чего отделился от последней ступени ракеты-носителя…» Дело было в длиннющем коридоре барака-общежития, и голос диктора доносился из черного раструба громкоговорителя, напоминавшего о войне. Мимо проходил Феофанов, он похлопал Владика по спине и сказал снисходительно: «Поздравляю, коллега», – «коллега» в его устах прозвучало довольно скептически. Потом добавил: «Ты заметил?» – «Заметил – что?» – «Королев, как и следовало ожидать, победил. Это он вписал в коммюнике по итогам старта «корабль-спутник» и «космический корабль». Теперь про наш «космолет» все забудут. И никто, помяни мое слово, наше изделие по-другому, кроме как «космический корабль», называть отныне не будет». Феофанов как в воду глядел – вся дальнейшая история советской и российской космонавтики тому подтверждение.