Читать интересную книгу Сердце бога - Анна и Сергей Литвиновы

Но на голой идее никто полететь не сможет (говорили им еще в институте). Поэтому от придумки, одобренной сначала Феофановым, а потом самим Королевым, до практического применения оказался длиннющий путь. И большая работа, которую делал далеко не один Владик, но и другие проектанты, смежники из других НИИ, конструктора и рабочие. Ручным управлением тормозного двигателя Владик и занимался всю первую половину шестидесятого года. И нельзя сказать, что в ту пору о жене и сыне не вспоминал – нет, вспоминал, и даже часто, особенно в свои одинокие вечера в домике в Болшево. И писал письма. И пару раз вызывал Галю на телефонные переговоры. Но, откровенно говоря, делать ручное управление для «Востока» ему нравилось больше, чем пестовать сына.

И вот однажды (это было сразу после Первомая) его вызвал к себе Феофанов. Был начальник озабочен и хмур. «Пиши заявление на командировку, я подпишу, и беги, оформляйся. Вылетаем сегодня в ночь». – «Куда?» – не удержался от вопроса Владик. «На ТП». ТП означало «Техническая позиция», или полигон в Тюратаме; это место впоследствии назовут космодромом Байконур. (Назовут, вероятно, неправильно, потому как «космодром», по аналогии с аэродромом, – место, откуда космические корабли не только стартуют, но и куда приземляются. А с Байконура ракеты только взлетали, а приземлился, всего один раз в жизни, единственный беспилотный «Буран».) Однако тогда ни первого слова, «космодром», ни второго, «Байконур», в лексиконе инженеров просто не существовало. Немногие посвященные, Владик в их числе, и без того знали, что означает «ТП», или техническая позиция. Сердце его радостно ворохнулось. А Феофанов, совершенно безжалостно, продолжал:

– Я не хотел тебя брать, и даже спорил с ЭсПэ, что ты там не нужен. Но он настоял: возьми, говорит, молодого инженера, пусть учится. Странный он человек! То настаивает, чтобы никого лишнего на полигон не брали, сам, лично, списки утверждает, полезных людей заворачивает. То явный балласт с собой тащит.

Намек был более чем прозрачен, а испытующий взгляд Феофанова, казалось, молчаливо вопрошал: «Ну, скажи-покайся, почему ты так полюбился Королеву?» Однако Владик только дернул плечами. Пробормотал:

– Может, раз сам Главный меня распорядился взять, значит, я действительно нужен?

Феофанов только хмыкнул в ответ.

Не рассказывать же начальнику, что дело, по всей вероятности, заключается в том, что мама, Антонина Дмитриевна, некогда, в баснословные тридцатые годы, с Королевым работала, еще в ГИРДе. И теперь Главный конструктор ОКБ-1 взял над Иноземцевым своего рода шефство (как выражались в пятидесятые). Решил оказывать протекцию. Ох, нехорошее оно слово, «протекция» (думал он тогда). Неприятное. Всеми осуждаемое.

Обижаться за словечко «балласт», которым наградил его начальник, Владик не стал. Он и вправду не очень понимал, для чего может пригодиться в Тюратаме. Но ни это, ни беспощадный приговор начальника не ухудшили его радостного настроения: он едет туда, откуда стартуют ракеты в космос!

Феофанов велел ему прибыть к двадцати одному ноль-ноль с вещами во Внуково и подойти к газетному киоску.

– Возможно, ты там увидишь знакомых, но никого не узнавай, ни с кем не здоровайся. Обозначь свое присутствие и отойди. Тебя позовут.

В итоге Иноземцев заработался и собирался совершенно впопыхах. И даже Гале с мамой письма перед поездкой не написал (хотя планировал). Мчался со своим чемоданчиком в Болшево галопом, чтобы не опоздать на нужную электричку. А потом еще трясся на автобусе от конечной станции, «Университета», во Внуково, боялся опоздать. На такси всяко получилось бы быстрее – однако такосомотор он тогда не признавал. Не ради экономии, естественно. Просто в его тогдашнем понимании на такси ездили только пижоны, стиляги. А если человек нормальный, то он использовал лимузин лишь по крайней необходимости, вроде свадьбы или родов. У него же неотложной надобности совершенно не наблюдалось – чемоданчик легкий, а он молодой.

В итоге Иноземцев успел-таки в аэропорт к назначенному сроку. Как велели, подгреб к киоску, помаячил, отошел. Подходили к условленному месту и другие люди, но незнакомые, и кто они, свои или чужие, было совершенно непонятно. Наконец, появился Константин Петрович – а вскоре и летчик подошел, с планшетом. Его окружили. Оказался в группе и Феофанов. Иноземцев подтянулся. «Кто по списку номер два, пожалуйте за мной», – молвил воздушный извозчик. Группа человек из пятнадцати, все сплошь мужчины в возрасте лет до сорока пяти (Иноземцев по виду самый молодой), последовала за ним по закоулкам аэропорта. Нескольких попутчиков Владик вроде встречал в коридорах ОКБ, но представлен никому не был.

Вышли на летное поле и подтянулись – нет, не к «Ту-104», на котором молодой инженер в прошлом октябре летал с самим Королевым в Крым, – а к скромному турбовинтовому «Ил-14». Возле трапа молодой человек в штатском (но с офицерской выправкой) тщательно проверил у каждого командировочное удостоверение, паспорта и справку о допуске к секретным работам. У всех документы оказались в порядке, и литерные пассажиры гуськом поднялись на борт. Иноземцев пошел последним.

Рассаживались в салоне, судя по всему, по чинам. Феофанов оказался в первых рядах. Почти все, заметил Владик, были здесь знакомы друг с другом. Обменивались шутками – как правило, понятными только посвященным. Кто-то договаривался составить пульку в преферанс. Иные доставали бутылку коньяку и набор складных стаканчиков. Однако большинство, в том числе Константин Петрович, к путешествию подготавливались иным образом. Начальник, к примеру, имел с собой, помимо багажа, подушку-думку и черную самодельную маску – вроде карнавальной, только без прорезей для глаз. «Для того чтобы в полете свет не мешал, – сообразил Владик. – Дельно!»

Как самый молодой и ни с кем не знакомый, Иноземцев забился в одиночестве на последние кресла. Раздернул полотняные шторки на прямоугольном иллюминаторе, стал глядеть на бетонку и здание аэровокзала. Перед взлетом к нему, впрочем, подошел Константин Петрович, проявил заботу, сказал почти ласково: «Лететь часов двенадцать, так что постарайся поспать, завтра весь день работать. Под утро будет промежуточная посадка, сходи вместе со всеми, поешь».

Наконец самолет поехал по бетонке. Ложноклассическое здание аэровокзала отплыло в сторону. Раскрутились винты. Лайнер разогнался по взлетке и с надсадным свистом взлетел. Под крылом понеслись домики и рощицы вечереющего пригорода. Владик со стыдом вспомнил, что так и не написал ни Гале, ни маме. И ни разу даже не подумал о своем маленьком сыне. Впрочем, быстро самого себя утешил: «Я мужчина, у меня свои, гораздо более важные дела, нежели личные».

Энск

Галя

Галя в семье мужа чувствовала себя совершенно чужой и покинутой. Молодой супруг ей не писал, не вызывал на телефонные переговоры. Мама тоже не писала, но ей Галя легко могла найти оправдание. У той хозяйство, а летом, как известно, всякий день год кормит. Да и не мастерица мать писать. А Владик? Приучил, что в неделю раз, а то и два, от него приходят эпистолы: умные, яркие, нежные. А теперь – молчок. Забыл? Разлюбил? Воображение помимо воли рисовало картины: муж рядом с этой своей ухажершей из КБ Мариночкой. Они идут по коридору, смеются. Сидят рядом в столовой. Он дарит ей ветку сирени (как раз она в Москве зацветает). Думать об этом было досадно. Однажды Галя даже, ни слова никому не сказав, оставила Юрочку на бабку и сбегала на главпочтамт. Добилась, чтобы ей вызвали Москву, и через коммутатор дозвонилась мужу на работу. На службе сняла трубку какая-то девица, сказала сквозь зубы, что Иноземцев в командировке, а когда вернется назад, неизвестно.

Галя немного успокоилась, однако не перестала страдать: знаем мы эти командировки! На них мужики только и делают, что кобелируют. В любом случае мог бы написать! Все ясно с ним: охладел. Перестает ценить, забывает.

И, как бывало с нею не раз, как только любовь и преклонение, которое к ней испытывал Владик, ослабевали, она начинала все чаще вспоминать о Провотворове. Генерал, конечно, мужик – Владику не чета. Орел! С ним как за каменной стеной. К его плечу прислонишься, запах его мужчинский вдохнешь – и вся аж растекаешься. Ничего больше не надо, и ни о чем (тем более – ни о ком) другом думать не хочется. Улетаешь на сладких волнах. Но когда из грез об Иване Петровиче она выныривала, то с тоской понимала: он, даже если захочет ее найти, не отыщет. Да и захочет ли?

Москва

Провотворов

Генерал-майор в то самое время выкроил вечерок, да и выбрался к бывшему своему заместителю, а теперь преемнику, полковнику Чиносову. Полковник занял место, которое освободил Иван Петрович, в руководстве ДОСААФ. Был он крепко генералу обязан. В конце концов, именно тот рекомендовал его на этот командный пост, а впоследствии даже отстаивал будущее назначение, и Чиносов это знал.