Читать интересную книгу Месть смертника. Штрафбат - Руслан Сахарчук

Гигант был мертв. Это было настолько явственно и невероятно одновременно, что Белоконь просто растерялся. Камень. Жара. Слабое сердце. Первая мысль была о том, что теперь Ладо точно туда не полезет.

Как и когда это случилось? Днем? Да, наверное, еще в середине дня. Черт дери этого Ковальчука, он что, не мог раньше объяснить, что подохнет под степным солнцем?! Закопали бы его в землю. Пристрелили бы его сразу. Возни с ним теперь…

«Боевой товарищ погиб при исполнении задания, – сказал Белоконь сам себе, – и к человеку, честно выполнившему свой долг, ты испытываешь лишь раздражение и злобу…»

Да какой он боевой товарищ!.. Обуза. При исполнении? Как говорил Роман Федорович, верный воинской присяге, с Лениным в груди?.. Маленький чахлый Ленин в могучей грудной клетке не выдержал степного зноя. И никакой пользы. Едва не подставил всю группу, гаденыш.

С той стороны дороги тоже что-то случилось. Белоконь понял это по голосам, когда подошел ближе.

Лысенко ел тушенку – в темноте Белоконь видел только силуэт, но звук опустошаемой консервной банки он бы в жизни ни с чем не перепутал. Телятин курил, пряча в ладони огонек папиросы. Смирнов ушел в поле. Белоконю хотелось одновременно есть, курить и тоже немного посидеть в поле, но когда он услышал последнюю новость, то сразу же обо всем позабыл.

– Гвишиани ушел, – сообщил Лысенко без предисловий.

– Куда ушел? – спросил Белоконь. Ответ он уже знал, чувствовал.

– Совсем ушел.

– Когда?

– Он вылез из ямы часа полтора назад. И все, больше не вернулся.

Белоконь сел и достал папиросы – ими группу снабдили особисты. Прикурил от папиросы Телятина и тоже спрятал оранжевый огонек в ладони.

Надо же, Ладо – и вдруг дезертир. В голове не укладывается. Но все правильно, если подумать: его жизнь – в горах, а становиться смертником на чужой войне ему незачем… Дьявол, он ведь воевал в штрафбате, ходил в атаки, с которых обычно живыми не возвращаются!.. Да, и еще зарезал Дрозда. Как барана. Обещал – и сделал. Или он обещал, что политрук сдохнет, как собака?.. Теперь все равно. Сейчас нужно думать о том, что группа без боя, на ровном месте потеряла двоих. Только об этом.

Вернулся Смирнов, достал свою тушенку. Минимальный паек, которым группу снабдили энкавэдэшники, был именно таким – по одной банке на брата, папиросы, фляги с водой.

Белоконь коротко рассказал, что случилось с Ковальчуком. Лиц в темноте он не видел, но обреченное молчание Телятина и Лысенко выдавало их с головой, и многое говорило о дальнейших перспективах задания. Смирнов беспечно жрал консервы и ничему не удивлялся.

– Снайперов у нас больше нет, – сдавленно проговорил Лысенко.

– Хрен ш ними, – сказал Смирнов с набитым ртом. Он прожевал и развил мысль: – Они и не нужны были. Это гэбисты перестраховались. Подсунули нам брак, как всегда. Гвишиани – диверсант!.. Да это просто смешно. А этот второй… гора мяса без мозгов. Говорили, что раньше он был ого-го. Но теперь нет. Перегорел, война все выжгла. Так что наплюйте, могучие красные воины.

– Угу, – сказал Белоконь.

Он докурил и отошел от группы.

– Не вступи в яму, командир ты наш дорогой! – сказал ему вслед Смирнов. – И постарайся не нагадить в мою лежанку, а то мы, не ровен час, потеряем еще и тебя.

* * *

Утром Белоконь не нашел Телятина.

Он поручил бывшему санитару-ударнику дежурить у камня и разбудить его через два часа, если он заснет. Или в случае если на горизонте появятся фары графского или любого другого автомобиля. Но Белоконь проспал до пяти утра – проснулся, от того, что жутко замерз в своем мокром комбинезоне.

Земля посвежела, и от нее начинало тянуть холодом. Ненадолго – солнце снова раскалит степь. На востоке уже светлело, хотя степь все еще тонула в темноте. На камне дрались и драли глотки крупные вороны. Или вороны и еще какие-то стервятники. Для них там был настоящий пир. И сразу на блюде… Странно, что Белоконь не слышал их во сне. Он полагал, что спит чутко.

Телятина не было. Ни около камня, ни в степи поблизости – Белоконь бы его увидел. Он перешел дорогу и сообщил Смирнову и Лысенко о новой потере. Борца-чемпиона пришлось разбудить.

– Мама моя… – проговорил Лысенко, услышав новость.

– Вот это уже плохо, – сказал Смирнов. – Парень, конечно, был сильно двинутый, но совсем недурственный боец… Но – не теряем оптимизма! Наших сил для такого легкого объекта вполне достаточно, поверьте.

На лице Лысенко, которое было теперь хорошо видно, отразилась мучительная работа мысли.

– Нужно скорректировать план, – сказал Белоконь.

– Давай-давай, стратег, – сказал Смирнов. – Ты выспался, я надеюсь?

– Прикорнул немного. А в чем дело?.. Неужели кто-то проезжал по дороге?!

– Никого не было. Я глаз не сомкнул, так что можешь быть спокоен. Это вы тут храпака давали на два голоса с двух сторон дороги. Увидели бы фашисты такую засаду, животы бы надорвали.

Белоконь закурил и стал излагать план с учетом того, что группа внезапно стала в два раза меньше. Лысенко он решил поместить на место Телятина, сам – залечь с этой стороны со Смирновым…

Борец поднялся.

– По нужде? – спросил Белоконь, не глядя на него.

Лысенко не ответил. Белоконь поднял голову и встретился с ним взглядом. Взгляд у Лысенко был пустой и холодный. Смирнов тоже смотрел на чемпиона.

Белоконь вкрадчиво спросил:

– Куда ты, солдат?

– Пойду, – сказал Лысенко, с видимым трудом разлепив губы.

– Куда?

– Вы же справитесь вдвоем?.. Мне нельзя погибнуть, у меня мать и сестра…

– Сидеть! – рявкнул Белоконь, вытаскивая наган из кобуры.

– Не надо, – сказал Лысенко. – Я пойду. У меня мать. Пойду…

Он развернулся и пошел через дорогу – на восток, мимо проклятого камня.

Белоконь поднял револьвер и взвел курок.

– Погоди, – сказал Смирнов, кладя ладонь на поднятый наган. – Нам стрельба не нужна. Я сам с ним потолкую, позволишь?

– Да, Миша, – сказал Белоконь внезапно севшим голосом. – Ты разберись.

Смирнов оставил на земле автомат и пошел за Лысенко странной приплясывающей походкой.

Дальнейшее Белоконь видел вполне четко – предрассветная мгла уже стала рассеиваться.

Смирнов был от Лысенко в паре метров, когда борец резко развернулся, расставил руки и прыгнул на разведчика. Смирнов попытался ударить его в солнечное сплетение, но Лысенко поймал его руку в захват, дернул на себя и завернул ее разведчику за спину – из раскрывшейся ладони выпал нож. Однако Смирнов таки умудрился вцепиться борцу в волосы и освободить руку, но в следующий момент Лысенко уже взял в захват его шею. Смирнов поднял борца на себе и рухнул на спину, в очередной раз освободившись из смертельных объятий. Он на четвереньках отпрыгнул в сторону и поднялся, когда Лысенко бросился ему под ноги. Смирнов вновь упал на борца – на этот раз раздался явственно слышный в рассветном воздухе стон. Стонал Лысенко – Белоконь понял это, когда Смирнов встал над скорчившимся телом. Разведчик рывком выдернул нож из бока Лысенко и вогнал его борцу под лопатку.

Схватка продолжалась не больше тридцати секунд – Белоконь не успел вмешаться. Да и не на это он рассчитывал, когда поручил Смирнову разобраться.

Смирнов некоторое время шипел и матерился. Потом как-то разом успокоился.

– Если я победил в честной схватке чемпиона УССР, – сказал Смирнов, разминая вывихнутую руку, – значит, я теперь чемпион над всеми хохлами? Если по совести-то, а?

– Если по совести… – сказал Белоконь, подходя поближе, – то чемпионы борются без ножей, Миша.

– В спорте – оно конечно. А это – война.

– Значит, и спортивный титул тебе ни к чему.

– Ну вот, а я ведь жизнью рисковал. А мог бы просто ножичком бросить – результат был бы тот же… Дерни за кисть, – сказал Смирнов, вытянув руку. – Только резко. Давай!

Белоконь дернул. Разведчик охнул и пошевелил рукой.

– Кажется, встала косточка на место, – сказал он. – Старею я, Конский. Раньше я бы такого Лысенку, язви его в душу, сразу скрутил. А сейчас… Форма уже не та.

– Так и он был сильно не в форме, – возразил Белоконь.

– Я бы так не сказал.

– Давай лучше решим, что теперь делать.

– А что тут решать? Решать, Конский, нечего. Для начала закинем-ка мы его на камушек. Пусть птичек кормит. Там их и так предостаточно, так что закапывать уже бессмысленно.

* * *

Они лежали под плащами напротив камня и ждали автомобиль фон Штумпфельда. К ночи должны были истечь отпущенные на задание двое суток. В середине очередного изнуряющего солнечного дня уже казалось, что генерал скорее всего так и не появится.

Налетевшие на камень вороны так орали, что приходилось говорить в полный голос, хотя смертники лежали рядом.

– Чертово положеньице! – говорил Белоконь. – Хоть иди к немцам и спрашивай, где, мол, граф ваш шляется, почему задерживается? Времени нет. Группы нет. Хана.

Смирнов пил из фляги – на этот раз просто воду – и отвечал совершенно безмятежно, будто на прогулке: