В роте с «котловым довольствием» было, конечно, похуже, чем в Ханкале. Почти месяц сидели на «мясе белого медведя» – то есть на тушенке, в которой один только жир. И с водой – проблемы. Один раз, правда, разговелись хорошо – за коровьим стадом двое духов подбирались, так под шумок несколько коровенок завалили, ели от пуза. Серега тогда благодарность получил – это он выстрелил из гранатомета, а духи решили, что их обнаружили, и залегли, а спрятаться-то им было некуда, вот и взяли их тепленькими…
А еще «на бугорке» Веселый научился есть собак. И не потому, что так уж особо голодали, просто среди солдат откуда-то распространилась легенда, мол, собачатина исключительно полезна для профилактики болезней легких. Москвич Маугли вообще говорил, что кусок собачатины нейтрализует чуть ли не целый блок «Примы», кстати, было бы что нейтрализовать – курева-то не хватало нещадно, а с гуманитарной помощью присылали иной раз такое… Однажды прислали огромное количество мыльниц с утятами.
Первыми боевыми операциями для Веселого стали два случая, когда он стрелял из открытой двери вертолета куда-то вниз, выполнял команду «огонь», ища глазами цель и, конечно, не находя ее. Шипение разметающихся от консолей ракет-ловушек Веселый слышал после даже ночью во сне. Потом еще Сергей пару раз ходил со спецназерами на разминирование. Он уже почти вжился в коллектив, когда из госпиталя вернулся контуженый взводный – старший лейтенант Панкевич, они вернулись вместе с Грызуном, питерским парнем, служившим в разведвзводе. Вот тут началось. Панкевич особо «полюбил» Веселого – гонял в хвост и в гриву. Однажды поймал за курение в палатке и на глазах у Сереги и остальных пацанов демонстративно сжег пачку «Примы» – и еще добавил издевательски, что питерские должны быть людьми особо культурными, им тем более положено курить лишь в местах, специально для того отведенных…
А потом случилась афера с электродвижком – Маугли подбил Веселого спереть электродвижок у «вованов», а взводному они наплели, что, мол, выменяли. Они так хотели отношения со старлеем наладить. Наладили. Панкевич-то сначала расцвел, а вот потом «вованы» приперлись разбираться, и Рыдлевку даже пару раз ремнем стеганули, как пацана, хотя он-то вообще не при делах был. Веселый с Маугли поняли, что взводный – человек, когда он после такого их не заложил, а разобрался исключительно по-свойски…
Маугли, Ара и Веселый считались во взводе одной шайкой-лейкой, с которой даже сержанты старались жить мирно. Впрочем, и шайка-лейка тоже особо не «быковала» – им вполне хватало друг друга и положения «неформальных лидеров» во взводе, где, кстати, многим было абсолютно непонятно, как это могли так сдружиться москвич, питерец и ростовчанин – представители городов, традиционно более чем ревниво относящихся друг к другу… Впрочем, Маугли и Ара никогда даже и не пытались спорить на ту тему, что Питер, дескать, – не самый красивый город в России. Единственно, что позволял себе москвич Маугли, – это философские размышления о том, что «красота» и «крутость» – две большие разницы, а Ара ему в этом поддакивал. Веселый в ответ только фыркал – о чем можно говорить с людьми, которые ни разу не видели разведенных в белые ночи мостов или поземку на Дворцовой…
Из грез о родном городе и далекой доармейской жизни его вернул грубый голос прапорщика Кузнецова, который спросил Панкевича, кивнув на труп:
– Ну? Тянем кота за хвост?
– Погоди, Валера, – неуверенно откликнулся старший лейтенант. – Надо обмозговать все… Черт его знает, что там! Может так накрыть, что мало не покажется…
– Ага, – сказал Маугли. – Не дай Бог там «лягуха» или «монка»! Тогда – аллее…
Квазимодо посмотрел на бойца, словно царь на жида:
– Еще один… специалист выискался… Охо-хо…
Прапорщик вздохнул, собрал лоб в морщины и вдруг неожиданно сказал – неизвестно кому, вроде как просто в пространство:
– Сон мне сегодня нехороший приснился… Танюшка, доченька трехлетняя, приснилась под утро – будто забралась на табуретку, чтобы игрушку с полки достать, ну и упала… Лежит, плачет… Я ее целую в лобик, а она… говорит: «Папа, у меня колечко сломалось». Я гляжу, а у нее и вправду колечко детское на пальчике треснуло и прямо на три части развалилось. Я говорю, не плачь, мол, починю. А она: его уже не починишь… Вот такой херовый сон мне приснился, ребята…
С этими словами Квазимодо взял веревку и пошел к трупу.
– Валера! – вскинулся было Панкевич, но понял, что все равно не остановит прапорщика.
Все приникли к земле, провожая глазами фигурку Кузнецова. Квазимодо постоял некоторое время перед трупом, затем склонился над ним, что-то долго и сосредоточенно рассматривал, потом начал осторожно продевать веревку между телом и локтем убитого.
– Интересно, – прошептал Маугли. – К чему это он про сон свой… Я, товарищ старший лейтенант, никак вот товарища прапорщика понять не могу. Не идентифицирую. Какой-то он… Хмурый, злой всегда, не улыбается, хотя видно же, что мужик-то нормальный… Он – как монумент какой-то… Прямо Чингачгук…
Панкевич покосился на бойца, вообще-то, обсуждать с рядовым прапорщика – это, скажем так, некоторые вольности, но… Когда «нервяк» давит, допускается и не такое, и поэтому Рыдлевка тихо отозвался:
– Это он после плена таким стал. Говорят, в первую еще, срочником. Остальных на глазах порезали, а ему пальцы и ребра переломали, да и нос в придачу… Повезло ему, бежал, седой и обмороженный вернулся…
– Как «срочником»? – не понял Веселый.
– А так, – ответил Панкевич. – Ты думаешь, сколько ему?
– Ну, тридцать пять…
– А двадцать пять – не хочешь?! Да он только чуть постарше тебя… И в Чечню он вернулся, сами понимаете, зачем…
– Да уж, – сказал Маугли после паузы. – Чего тут непонятного…
От трупа вернулся Квазимодо. Казалось, рубленые складки на его лице проступили еще резче.
– Ненавижу… Ненавижу…
После короткой паузы Панкевич встал, отряхнул колени и объявил свое решение:
– Так… Значит, мы с Родионенко и Мургалов с тобой, Валера, тянем веревку! Как только перевернем его – сразу мордой в землю! Понятно? Хватит уже трупов…
– А зачем переворачивать? Можно ж и так вытащить, – подал голос молчавший все это время Коняев.
Квазимодо посмотрел на бойца, как на полиомиелитного:
– Зачем… Были уже такие умники, вытянули, на свою голову. Мину. Привязана была. Притащили прямо себе под нос…
Прапорщик повертел головой, посмотрел на Рыдлевку и добавил:
– Все ж таки надо вот там вот подкопаться… Хоть какой-никакой брустверок для пущей надежности. А?
– Дело, – согласился Панкевич и рявкнул на Коняева. – Чего замер? Уснул, что ли? Бери лопатку, пошли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});