Читать интересную книгу Большое кочевье - Анатолий Буйлов

Этот вопрос застал Николку врасплох, он даже похолодел от сознания вины. «Какой же идиот я!» — мысленно выругал себя Николка и, виновато опустив голову, краснея до корней волос, подавленно сказал:

— Вот, черт… забыл я об этом спросить. Этот Беляев все мне перебил…

— Ну ладно, брат, не переживай, в записке я спрашивал и про Хабарова, но Беляев о нем забыл ответить, значит, жив Хабаров — это главное. Молодец, что быстро прибежал, поможешь Косте, а то одному ему тяжело со стадом управляться.

Каюры не обманули пастухов: лиман действительно густо ощетинился торосами, они лежали и торчали повсюду хаотически, словно обломки до основания разрушенного мраморного города.

Третьего мая к палаткам подкатили две собачьи упряжки. Пастухи вышли встречать гостей. Впереди, широко улыбаясь, согнувшись под тяжестью рюкзака, шел Николай Хабаров, следом, оглядываясь на каюров, шла Иванова, Николка первым увидел, что у Хабарова нет большого пальца.

— Тебе отрезали палец?! — со страхом спросил Николка.

— А на что он мне, тезка, палец этот? — искренне рассмеялся Хабаров. — Лишний он был — вот и отрезали. Ха-ха-ха! Не дрейфь, тезка, была бы голова на плечах цела! — Глаза у Хабарова маслено блестели, весь вид его выражал бесшабашность.

Здороваясь с Николкой, Иванова удивленно подняла брови:

— Господи! А ты все растешь… Ну, не узнать уж, прямо мужик настоящий.

Пастухи и гости с трудом разместились в палатке. Николка, забившись в самый угол, с жадностью набросился на газеты и журналы, прислушиваясь и к разговору. Но вот уже рассказаны поселковые новости, пастухи и гости с нетерпением поглядывают на Улиту, проворно выставляющую на столик стаканы и чайные чашечки. Иванова укоризненно покачала головой:

— Вы хоть не сразу-то всю ее пейте. — И, обратившись к Шумкову, спросила: — Ну как, Василий, дела. Удачно ли отел проходит?

— Да какое там удачно, — вяло отмахнулся Шумков. — Выкидышей много.

— Выкидыши? — Иванова нахмурилась. — Отчего выкидыши? Как вы допустили это? Вы что, первый год оленей пасете?

— Ну вот, я вам говорил, что мы и останемся виноватыми, — торжествующе оглядев пастухов, сказал Шумков. — Нехорошо, Наталья Петровна, только на нас одних вину сваливать — вы тоже виноваты…

— Да чего ты, Васька, лебезишь? — сердито перебил бригадира Фока Степанович. — Чего ты мямлишь? А ты, Наталья Петровна, тоже чепуху городишь, — обратил он гневное лицо к Ивановой. — Чего ты злишь нас? Мы и сами вину свою знаем, переживаем за оленей. Но получается, что вы болеете за производство, а мы — нет! Вы в кабинетах сидите — и все знаете! Вы даже советы наши всерьез не принимаете. Правление решило, правление постановило…

— Подожди, Фока Степанович, ты чего на меня кричишь? Это я на вас кричать должна. При чем тут правление? Разве его вина, что у вас телята гибнут?

— Вот-вот, — опять загорячился Фока Степанович, ободренный согласным киванием Ахани. — Я и говорю, что вы теперь ни при чем. А не вы ли заставили нас гнать стадо через эти проклятые торосы? Нарты все переломали! Продукты испортили! Важенок искалечили! Разве можно стельных важенок по такому тяжелому маршруту гнать? Мы вам предлагали изменить маршрут и провести отел на Малкачане? А вы что ответили? — Фока Степанович сделал кислое лицо и кого-то передразнил: — «Мы решили, мы постановили, мы приказали…» Вот и приказывайте! Полюбуйтесь на тридцать пыжиковых шкурок, принимайте их на склад, шейте из них кухлянки, шапки… Мало вам? Еще скоро подохнут — еще подбросим. А вы командуйте, изводите оленей… Правильно я говорю, ребята, или нет? — Фока Степанович обвел пастухов ожидающим взглядом и остановился на Ахане.

— Праульно, праульно, Фока! — ободряюще закивал старик.

— Ну, а теперь ты объясни мне все по порядку, — спокойно и строго попросила Иванова, обращаясь к Шумкову. — Кто тебя заставил на эти торосы лезть?

Шумков, порывшись в нагрудном кармане пиджака, достал злополучную беляевскую записку.

— Вот, пожалуйста, читай, тут написано, что за самовольное изменение утвержденного правлением колхоза маршрута меня снимут с должности бригадира.

— Та-ак, все ясно… — прочтя записку, задумчиво сказала Иванова. — Да, Беляев, конечно, делу навредил, но и ты хорош — не мог настоять? Наконец, мог бы самовольно остаться — ты же бригадир, ты руководитель! А руководитель должен быть решительным в критическую минуту, особенно если чувствует за собой правоту.

— А меня бы за это сняли с бригадирства.

— Да хоть бы и сняли! Ну и что? Вначале бы, может, и наказали, но потом бы наверняка разобрались, и все стало бы на свои места. Значит, ты, Василий, не столько о деле печешься, сколько о своем благополучии. Ты знал, что стельных важенок нельзя через торосы гнать! Знал? Эх ты! Стыдно мне за тебя, Василий, стыдно! Подумаешь, с бригадирства его снимут!.. А если мне сейчас скажут: товарищ Иванова, ликвидируйте в колхозе всех оленей, оленье хозяйство — невыгодная отрасль? Да я глаза тому человеку выдеру, уйду с председательской должности, но не подчинюсь такому решению, потому что убеждена: оленеводство — доходнейшая отрасль нашего хозяйства. В общем, ты, Василий, бригадир, ты главный ответчик за свое стадо — с тебя и спрос будет по всей строгости. Что, пастухи, правильно я сказала или нет?

Сбитые с толку таким оборотом дела, пастухи некоторое время растерянно молчали, наконец Аханя, покачивая головой, неуверенно сказал:

— Праульно тибе говорили, Васька тоже праульно говорили сначала, потом тибе ище лучче говорили. Эти Беляев суксем все напутали…

— Вот видишь, Василий, Аханя тоже со мной согласен, так что сделай для себя вывод. А Беляев теперь на общих работах работает, — неожиданно объявила Иванова. — Запил без просыпу. Ох уж эта водка, скольких людей она погубила! Собрать бы всех погибших от водки, сосчитать бы их… А сколько семей разрушенных, судеб разбитых. Ведь эти пьяницы не столько себя травят, сколько окружающих. Вот ты, например, Хабаров, — Иванова с неприязнью взглянула на Хабарова. — Зачем ты полный рюкзак водки сюда привез? Напьетесь вы сейчас, а что хорошего-то в этом? Объясни мне, ты ведь почти с высшим образованием, будущий специалист…

Пастухи и каюры пристыженно молчали. Фока Степанович напряженно смотрел на Хабарова, точно ждал от него помощи. Костя сидел скромно потупившись. Аханя, положив на колени жилистые смуглые руки, чуть пошевеливая пальцами, о чем-то спокойно и сосредоточенно думал — может, над вопросом председательши, но может, и о другом чем-то… Все сидящие в палатке напряженно ждали, что ответит председателю пьяница Хабаров. Хабаров, низко опустив голову, молчал. Но вот он поднял голову, спокойно и сурово, четко выговаривая слова, сказал:

— Да, Наталья Петровна, вы правы, я действительно пьяница, и все здесь сидящие, кроме вас и Николки, тоже любят выпить не меньше меня. Осуждать может всякий, это нетрудно. Но право что-либо осуждать надо заслужить. Вы, как человек и как председатель, что вы сделали для того, чтобы ваши колхозники меньше пили? Вы ведь видели, как я набирал водку в магазине и как я вез ее сюда. Вы должны были, согласно теперешним вашим эмоциям, отобрать у меня рюкзак, шарахнуть его об лед. Вы не сделали этого — побоялись последствий, побоялись той титанической борьбы, которую надо вести с нами, пьяницами, — гораздо легче и безопасней просто болтать языком, язвить, брызгать желчью. Вот собственный ваш заместитель спился! Ваш дед тоже бражничал, и мы бражничаем. Осуждать просто, гораздо труднее выявить причину, устранить ее… Может быть, иммунитет у нашей слабосильной наций к этому яду еще не выработался? Ведь мы узнали алкоголь каких-нибудь сто — двести лет тому назад. Да и не вином нас угощали свои и чужие купчики, а ударили они нас по головам горьким виски, ромом да жгучим спиртягой! Где уж тут устоять на ногах дикому тунгусу! И когда еще выработается у нас этот иммунитет — много воды, то бишь спиртных напитков утечет… Да, да, товарищ председатель, согласен с вами — это все пустая философия! Но и упреки ваши тоже делу не помогут — раздражают они нас, да и не слышим мы их, глухи мы к ним, глухи, как булыжники… — Хабаров сник, помолчал, задумавшись, и вдруг, встрепенувшись, с отчаянием и надеждой произнес: — А ведь можно же что-то сделать! Можно!

— Но что сделать-то? Что? — растерянно оглядев пастухов, пожала плечами Иванова.

— Новую палатку выдайте нам, — полушутя-полусерьезно попросил Шумков.

— А лучше две, у нас тоже худая, выцвела вся, — серьезным тоном поддержал Фока Степанович.

— Нет, ребята, палаток, — вздохнула Иванова. — Нигде нет. Вот брезент кое-как достали, но опять беда: никто не берется шить. Потерпите, как найдем швею, так сразу и пришлем. К осени постараемся.

— Ну вот, пожалуйста, — усмехнулся Хабаров. — Палатка дырявая, в дождь протекает, в холод не греет. Ну как тут не выпить с горя? Эй, Улита! Наливай-ка еще по одной — выпьем за свое будущее исцеление. А придет такое время, ей-ей придет! Вот уж точно будут этой проклятой водкой потомки наши кафельные полы в туалетах мыть… Но и нас, товарищ председатель, рано еще со счетов сбрасывать. Мы хоть и пьем, но дело делаем, и неплохо делаем… Э, да что там говорить! Вот взять, к примеру, меня, — лицо Хабарова напряглось, глаза вдохновенно заблестели, — мне лично нужен какой-то небольшой толчок, какое-то дуновение свежего ветра, чтобы душа моя чем-то наполнилась… как парус ветром. И тут же брошу пить! Ей-богу, брошу! Ветра мне нужно! Ветра!.. А сейчас выпьем, — Хабаров брезгливо взял стакан с водкой, повернул голову к Николке: — Вот за Николку я сейчас выпью, за то, чтобы оставался он всегда трезвым. Он только жить начинает… он добрый, умный парень, он все поймет… Вот его, товарищ председатель, нужно сейчас воспитывать, а не нас. Вдруг мы, пьяницы, совратим его — и станет он пить? Вот то-то и оно… А вы потом тут как тут с упреками, с административными мерами. Но тогда уже поздно будет. Уже сейчас надо зарубки в душе его делать, научить его отличать плохое от хорошего… Повезло ему, что крепкий характер у него и чистая душа и что попал он под влияние хороших людей. Вот Аханя сидит, наставник его, вот Костя. Вот Фока Степанович. — Хабаров пренебрежительно посмотрел на ухмыляющегося Худякова, на напряженного, сидящего с поджатыми губами Шумкова и решительно рубанул свободной рукой воздух. — Я тоже, Хабаров Николай Георгиевич, являюсь для него доброжелательным наставником — личным, так сказать, примером в своем единственном числе я показываю ему все свое ничтожество — пусть видит Хабарова, пьяницу! Не познав плохое, не оценишь хорошее, ведь так говорят… Давайте выпьем за Николку!