Читать интересную книгу Большое кочевье - Анатолий Буйлов

Правда, кисель Аханя хлебал с большим удовольствием, но тотчас же попросил Улиту налить ему крепкого чая и, лишь напившись, удовлетворенно заулыбался.

После праздничного ужина охотники принялись обдирать белок. Николка теперь ненамного уступал старику и в этом деле. Закончив обдирку белок и подвесив шкурки, Аханя с Улитой, забравшись под меховое одеяло, тотчас уснули.

Николка взглянул на часы — было без пяти двенадцать.

Стараясь не разбудить спящих, он вылез из палатки. В холодном синем небе сверкали звезды — острые и яркие, точно иглы. Снег под ногами пронзительно взвизгивал; будто сучья в костре, потрескивали от мороза деревья, но вот откуда-то издалека, из непроглядной глубины ночного леса, раздался гулкий и тяжкий вздох.

«Наледь бабахнула», — отметил Николка и, зябко передернув плечами, торопливо юркнул в палатку.

В январе грянули морозы, тайга точно остекленела, укрывшись инеем. Иней был всюду и на всем, он искрился, и сверкал, и переливался на солнце перламутровым светом. Царство белых гор и хрустальных лиственниц, царство мерцающих снегов и холодной тишины — все это накрепко запечатлелось в Николкиной душе, как запечатляется грандиозный пожар или невиданной силы гроза.

В феврале морозы помягчели, теперь они трещали лишь по ночам и на рассвете, а в полдень тайга чуть заметно оживала: скованная холодом, не смея еще в полную силу радоваться, она словно украдкой расслаблялась, поскрипывая промерзшими суставами, едва слышно вздыхала, наполняя воздух тонким ароматом смолистых почек. То здесь, то там слышалось несмелое теньканье синиц, громче перестукивались дятлы, сочней голубело небо, ярче блистало солнце. Карликовая березка зябко протягивала к солнцу свои тоненькие, остекленевшие за ночь веточки, а оттаяв, благодарно склонялась перед ним и чуть заметно трепетала, словно радуясь жизни.

Пятнадцатого февраля охотники достигли верховьев Ямы. Горы здесь были еще выше и круче, чем в низовьях, лес тянулся только вдоль берегов речек да в глубоких ущельях. Аханя надеялся найти здесь белку, она водилась тут в изобилии почти во все годы, но нынче из-за глубокого снежного покрова белка ушла. Раздосадованный Аханя, не теряя времени, немедленно повел караван в низовья Ямы.

Через десять дней непрерывных кочевок охотники разбили табор на высокой лесистой террасе, откуда хорошо проглядывалась вся пойма реки. В этом месте река, вырвавшись из тесных объятий сопок, разбившись на множество проток, уходила вдаль, растворяясь в синем разливе тайги. На новом месте охотникам сопутствовала удача — по десять — пятнадцать белок добывали они ежедневно. Однажды Николка выгнал из дупла сразу пять белок. В тальниковых зарослях в изобилии водились зайцы и куропатки, то и дело встречались росомашьи следы, но особенно много было здесь сохатиных следов, нередко встречались и собольи тропки. Очень жалел Николка о том, что не имеет капканов, как бы они сейчас пригодились на соболя!

В марте добыча охотников, несмотря на долгий день, резко сократилась. Охотники возвращались в палатку усталые, недовольные. Особенно уставал Аханя. Лицо его осунулось, стало землистого цвета. Несколько раз он приходил в палатку даже в полдень, принося одну-две белки. Николка тоже не всегда выдерживал весь световой день, возвращался в палатку до заката солнца с тремя-четырьмя белками.

Дни стояли теплые, погожие, у белок начинался гон. Теперь белку почти невозможно было застать в гайне, чаще всего приходилось изнурительно долго бежать по извилистому беличьему следу и настигать белку в пяти-шести километрах от гайна. Однажды он подсмотрел, как дерутся два самца из-за самки. Зверьки гонялись друг за другом по веткам, пронзительно вереща. Николке все не удавалось поймать на мушку одного из зверьков, наконец он выстрелил, зверек упал. Николка тотчас же передернул затвор, думая, что второй зверек пустится наутек, но вместо этого зверек стремительно соскользнул по стволу вниз, набросился на убитого соперника и принялся яростно трепать его.

До конца охотсезона оставалось четыре дня, но Аханя решил закончить промысел до срока. Слишком мало было белки — овчинка выделки не стоила, только время зря потеряешь, а в стаде сейчас ответственная пора — подготовка к отельной кампании. Да и устал Аханя. А мартовский день длинен, ох как длинен! В молодости Аханя не придавал значения разнице во времени, он просто не замечал его, не следил за ним, все его мысли были устремлены только на то, как бы побольше добыть пушнины, и весь долгий зимний сезон пролетал, как одно мгновение, а теперь, идя по тайге, по следу зверя, Аханя чаще думал о болезнях, о прошедшей молодости. Все чаще вспоминал Аханя старый колхозный катер, на котором несколько лет тому назад довелось ему переправляться через лиман. Катер летел по волнам, как лыжник по снежным застругам, но перед самым берегом что-то случилось с мотором — он заглох, судно поплыло по инерции, и слышно было, как звонко шлепают в металлическую обшивку волны. Пассажиры напряженно смотрели на берег, гадая: доплывет, не доплывет? Но вот под килем зашуршал песок, катер мягко ткнулся в берег, чуть накренился и затих.

— Все, отжил старикан! — выйдя из рубки, сообщил механик и, похлопав ладонью по обшарпанному борту, пояснил: — Ремонту не подлежит… Потрудилась эта посудина — дай бог каждому.

В позапрошлом году около больничного причала Аханя вновь увидел катер — он лежал на боку далеко от воды, весь изъеденный ржавчиной, без киля, без рулевой рубки, точно выброшенный штормом кашалот… В тот же день, встретив на улице знакомого механика, Аханя спросил его о сломанном катере.

— Списали его, батя, — весело осклабился механик. — Списали. Вместо него новый купили. Видишь, стоит? Красавчик!

Аханя не разделил веселья механика. Потом, в тайге, старик мысленно спорил с механиком, возмущался тем, что люди бросили катер беспризорно. Даже старую поломанную нарту оленевод никогда не бросит без пользы, непременно сделает из ее березовых полозьев пару крепких топорищ, да и копылья прибережет на починку других нарт. А ведь катер не нарта, там одного железа на тысячу топоров хватило бы, да и ножей столько же в придачу.

Вот сколько добра люди списали. Списали! Его, Аханю, вот так же скоро спишут.

Это непривычное слово «спишут» все чаще приходило старику на ум, оно звучало назойливо и оскорбительно.

«Скоро, однако, сердце мое совсем остановится. Глаза совсем плохие, ноги плохие. Молодой русский охотник, мальчишка совсем, больше меня белок добыл. Что буду людям говорить? Скажут люди: «Э-э, Аханя совсем уже старик, однако, — пора списать его». Ну что же, так, видно, и должно быть — старость уступает место молодости. Когда-то и я был молодым, мои глаза были зоркими, бегал я, как молодой олень. Теперь Николка, Костя вместо меня будут бегать, потом и их кто-то заменит. Люди будут стареть и сменять друг друга, а эти горы и эта тайга будут стоять, что бы ни случилось… Увижу ли я эти горы через пять лет? Однако не увижу, помру, наверно, скоро».

Мысль о близкой смерти не пугала Аханю, он верил, что после смерти превратится в иную плоть и будет жить в ином каком-то мире, иными заботами. Но все-таки чуть-чуть было обидно: столько в этом мире интересных дел, столько забот, так привычно здесь все… А там? Там — неизвестность, там надо все начинать сначала. «Проклятая эта болезнь — туберкулез, она съедает человека, как теплая вода льдину, почти все близкие родственники умерли от этой болезни. Теперь молодежь такой болезнью не болеет — это хорошо, а нам, старикам, все равно уж помирать. Однако обидно: жизнь началась хорошая, жить да жить бы, делать всякое добро… Только бы умереть мне в тайге, не в поселке. Хорошо бы рядом с матерью, на высоком берегу Маякана, — хорошее, красивое место, далеко видно кругом, пастухи часто там стоянку делают, а каждую весну и осень белые лебеди низко пролетают — кричат… Надо будет сказать Фоке и Гаврилу, чтобы хоронили меня на Маякане…»

Николка медленно идет вдоль реки, приминая широкими камусными лыжами липкий, вязкий, ослепительно сверкающий снег. Он настежь распахнул телогрейку, подоткнул меховые рукавицы за поясной ремень, шапку сдвинул на затылок. Теплынь! Тишина. Хрумтит приглушенно под камусом снег, и хотя разлилась по всему телу вялость и лень, но идти все-таки приятно — не надо спешить, солнце в зените, а до палатки менее километра. Никто не осудит Николку: сегодня закончился зимний промысел. Конец охоты!

Вот уже и дымком пахнуло из печной трубы.

«Конец охоты! Конец охоты! — в такт шагам ликующе повторяет Николка. Он доволен собой и всей своей жизнью, радостно и светло на душе. — Конец охоты! Конец охоты!»

Но вот вместе с запахом дыма в ноздри проник какой-то незнакомый — тонкий, едва уловимый — запах… Николка остановился, стал принюхиваться, как зверь, пытаясь вспомнить этот забытый запах… И вспомнил! Пахло лиственничными почками, талым снегом, горьковатой тальниковой корой и еще чем-то очень волнующим, желанным. Долго он стоял в оцепенении, растерянно озираясь, вдыхая полной грудью чистый прохладный воздух, и с каждым новым вдохом догадка его все более укреплялась. «Да ведь это же запах весны! Ну конечно, это весна!» И, утвердившись в этой мысли, он вдруг увидел, что тальники на речных косах стыдливо зарделись под солнцем, а подойдя к ним близко, различил, что вершины лоз присыпаны тончайшей бледно-розовой пыльцой, как пудрой, сквозь которую, серебряными зернышками проклюнулись шелковистые вербные почки.