Этот ответ несколько разочаровал президента. Он сообщил, что 17 января даст письменный ответ Чемберлену. Письмо президента пришло в Лондон утром 18 января. В этом письме он соглашался отложить осуществление своего предложения ввиду того, что английское правительство предполагало вести прямые переговоры, однако при этом он добавлял, что глубоко озабочен предположением о возможности признания правительством Его Величества позиции Италии в Абиссинии. Он считал, что это самым вредным образом отразилось бы на политике Японии на Дальнем Востоке и произвело бы неблагоприятное впечатление на американское общественное мнение.
Письмо президента рассматривалось на ряде заседаний комиссии кабинета по иностранным делам. Идену удалось добиться значительного изменения первоначальной позиции. Большинство министров считало, что он удовлетворен, а он не дал ясно понять, что это не так. После этих совещаний вечером 21 января в Вашингтон были отправлены два послания. Суть их заключалась в том, что премьер-министр горячо приветствует инициативу президента, но отнюдь не жаждет нести какую бы то ни было ответственность за ее неудачу, если бы американские предложения встретили плохой прием.
Таким образом, Чемберлен отверг предложение президента Рузвельта об использовании американского влияния для того, чтобы собрать ведущие европейские державы и обсудить с ними возможность общего урегулирования, для которого, конечно, требовалась, хотя бы и условно, могучая сила Соединенных Штатов. Такая позиция четко выявила расхождения во взглядах между английским премьер-министром и его министром иностранных дел. В течение некоторого времени их расхождения не выходили за пределы кабинета, но это были коренные расхождения.
* * *
Было совершенно ясно, что отпор, который Чемберлен дал президенту, не может служить основанием для отставки министра иностранных дел. Рузвельт действительно шел на большой риск во внутриполитической области, сознательно толкая Соединенные Штаты на европейскую арену, над которой уже сгущались тучи. Если бы стало известно хоть что-нибудь о состоявшемся обмене мнений, это всколыхнуло бы все изоляционистские силы. С другой стороны, выступление Соединенных Штатов на раздираемой ненавистью и страхом европейской арене не больше чем что бы то ни было другое способно было отдалить, а быть может, и предотвратить войну. Для Англии это было почти вопросом жизни и смерти. Задним числом, конечно, трудно судить о том, какое влияние это могло бы оказать на ход событий в Австрии, а позднее в Мюнхене. Отказ от этого предложения – ибо по сути дела это был отказ – означал утрату последнего слабого шанса спасти мир от тирании каким бы то ни было иным способом, помимо войны. Даже сейчас нельзя прийти в себя от изумления, вспоминая, как Чемберлен с его ограниченным кругозором и неопытностью в европейских делах оказался настолько самодовольным, что отвел руку, протянутую ему через Атлантический океан. Этот эпизод продемонстрировал потрясающее отсутствие чувства меры и даже инстинкта самосохранения у этого честного, знающего, проникнутого самыми лучшими намерениями человека, которому вверены были судьбы нашей страны. В настоящий момент трудно даже представить себе то состояние ума, при котором был возможен такой жест.
* * *
Мне предстоит еще рассказать о том, какой прием встретили предложения о сотрудничестве, исходившие от русских накануне Мюнхена. Если бы только английский народ знал и понимал, что, пренебрегши своей обороной и пытаясь ослабить оборону Франции, мы порывали теперь с двумя могущественными нациями, величайшие усилия которых были необходимы для нашего и их собственного спасения, история, возможно, приняла бы иной оборот. Но тогда все шло так легко изо дня в день. Пусть же теперь, десять лет спустя, уроки прошлого послужат нам путеводной нитью.
Отправляясь 25 января в Париж для консультации с французами, Иден вряд ли заглядывал в будущее с большой верой. Теперь все зависело от успеха переговоров с Италией, значение которых мы так подчеркивали в наших ответах президенту. Французские министры усиленно доказывали Идену необходимость включения Испании в общее соглашение с итальянцами. Впрочем, в этом вопросе его не приходилось особенно убеждать. 10 февраля премьер-министр и министр иностранных дел встретились с графом Гранди, который заявил, что итальянцы в принципе готовы начать обмен мнениями.
15 февраля стало известно, что австрийский канцлер Шушниг подчинился германскому требованию о включении в состав австрийского кабинета в качестве министра внутренних дел и начальника австрийской полиции главного нацистского агента Зейсс-Инкварта. Это мрачное событие не предотвратило кризис в отношениях между Чемберленом и Иденом. 18 февраля они снова встретились с графом Гранди. Это было в последний раз, когда они действовали совместно. Посол отказался обсуждать как позицию Италии по отношению к Австрии, так и английский план отвода добровольцев или так называемых добровольцев – в данном случае речь шла о пяти дивизиях итальянской регулярной армии – из Испании. Гранди предложил, однако, начать общие переговоры в Риме. Премьер-министр склонен был принять это предложение, в то время как министр иностранных дел решительно возражал против такого шага.
За этим последовали длительные беседы и заседания кабинета. Пока что единственный заслуживающий доверия рассказ об этих событиях приведен в биографии Чемберлена. К. Фейлинг[12] указывает, что премьер-министр «дал кабинету понять, что если Иден не уйдет в отставку, то уйдет он». Иден считал бесполезным продолжать поиски какого-то выхода и в полночь 20 февраля ушел в отставку. «Я считаю, что это делает ему честь», – отметил премьер-министр. Вместо него министром иностранных дел был немедленно назначен лорд Галифакс.
* * *
Поздно вечером 20 февраля я сидел в своей старой комнате в Чартуэлле (где я часто сижу и теперь), когда мне позвонили и сообщили, что Иден ушел в отставку. Признаюсь, что сердце мое упало и на некоторое время мрачные волны отчаяния захлестнули меня. За мою долгую жизнь у меня было немало периодов подъема и упадка. В самые худшие времена начавшейся вскоре войны у меня всегда был прекрасный сон. В период кризиса 1940 года, когда на меня была возложена такая большая ответственность, а также во многие другие трудные и тревожные минуты последующих пяти лет я всегда мог, бросившись в постель после целого дня работы, спать до тех пор, пока меня не будили по какому-либо экстренному поводу. Я крепко спал и просыпался со свежими силами, не испытывая ничего, кроме желания взяться за разрешение любых проблем, которые приносила мне утренняя почта. Однако в ту ночь, 20 февраля 1938 года, сон бежал от меня. С полуночи до рассвета я лежал в постели, охваченный чувством горя и страха. Перед моими глазами стояла одинокая, сильная, молодая фигура, боровшаяся против давних мрачных, ползучих течений самотека и капитуляции, неправильных расчетов и слабых импульсов. Кое в чем я лично действовал бы по-иному, но в тот момент мне казалось, что именно в этом человеке воплощены надежды английского народа, надежды великой старой английской нации, которая столько сделала для человечества и которая могла еще столько ему дать. Теперь он ушел. Я следил за тем, как дневной свет медленно вползает в окна, и перед моим мысленным взором вставало видение смерти.