Осенью 1937 года эти разногласия приобрели большую остроту. Чемберлен считал, что министерство иностранных дел мешает ему в его попытках начать переговоры с Германией и Италией, а Иден был того мнения, что его начальник проявляет чрезмерную поспешность в своем подходе к диктаторам, особенно в условиях, когда английские вооруженные силы так слабы. Таким образом, между ними существовали глубокие расхождения как практического, так и психологического порядка.
* * *
Несмотря на мои разногласия с правительством, я очень симпатизировал министру иностранных дел. Он казался мне самым решительным и смелым человеком в правительстве, и хотя как личный секретарь, а позднее как заместитель министра иностранных дел он вынужден был приноравливаться ко многим вещам, которые я критиковал и которые я все еще осуждаю, я был убежден, что мыслит он правильно и понимает суть дела. Со своей стороны он считал себя обязанным приглашать меня на приемы в министерстве иностранных дел, и мы свободно общались с ним.
Осенью 1937 года, идя несколько разными путями, мы с Иденом пришли к одинаковому мнению о том, что нельзя допускать активного вмешательства держав оси в гражданскую войну в Испании. Я всегда поддерживал его в палате общин, когда он действовал решительно, хотя эти действия и были чрезвычайно ограничены по своему характеру. Я знал, как трудно ему иметь дело с некоторыми из его старших коллег по кабинету и с его непосредственным начальником. Я знал, что он действовал бы смелее, если бы не был связан по рукам и ногам. В конце августа мы часто виделись с ним в Каннах, и однажды я пригласил его и Ллойд Джорджа на завтрак в ресторан, находившийся на полпути между Каннами и Ниццей. Мы говорили на самые разнообразные темы: о борьбе в Испании, о постоянном вероломстве Муссолини и о его интервенции в Испании – и в конце затронули, конечно, вопрос о неуклонно растущей мощи Германии. Я полагал, что мы все придерживались в общем одинакового мнения. Министр иностранных дел, естественно, был весьма сдержан во всем, что касалось его отношений с его начальником и коллегами, и эта деликатная тема не затрагивалась. Он держался исключительно корректно, но все же я был уверен, что он не чувствует себя счастливым на своем высоком посту.
* * *
Вскоре на Средиземном море возник кризис, с которым он твердо и умело справился, и в результате этот кризис был разрешен так, что это делало честь нашей политике. Ряд торговых судов был потоплен так называемыми испанскими подводными лодками. Не было ни малейшего сомнения, что лодки были не испанские, а итальянские. Это были явно пиратские действия, и они побудили к активности всех знавших о них. 10 сентября в Нионе собралась конференция средиземноморских держав. На конференцию поехал министр иностранных дел в сопровождении Ванситтарта и начальника военно-морского штаба Чэтфилда.
Черчилль – Идену
9 сентября 1937 года
В своем последнем письме Вы указывали, что были бы весьма рады повидать перед отъездом из Женевы Ллойд Джорджа и меня. Сегодня мы встретились, и я осмелюсь изложить Вам наше мнение.
Настал момент призвать Италию выполнить свой международный долг. Необходимо положить конец пиратским действиям подводных лодок на Средиземном море и потоплению судов многих стран, когда ставится под угрозу жизнь членов команд этих судов. Для этого все средиземноморские державы должны договориться о том, чтобы держать свои подводные лодки вдали от определенных торговых путей. На этих торговых путях французские и английские военные корабли должны вести поиски подводных лодок, и обнаруженную с помощью гидролокатора подводную лодку необходимо преследовать и топить как пирата. Италию следует самым вежливым образом просить принять в этом участие. Если же она не пожелает, ей нужно заявить: «Вот что мы собираемся предпринять».
Прошу Вас, используйте это письмо частным образом или публично, как Вы сочтете это полезным в интересах Англии и дела мира.
P.S. Я прочел это письмо Ллойд Джорджу, который выразил свое полное согласие с ним.
Конференция в Нионе была непродолжительной и увенчалась успехом. Было решено создать англо-французские патрули по борьбе с подводными лодками. Задачи этих патрулей не оставляли сомнения в том, какая судьба будет ждать любую обнаруженную подводную лодку. Италия неохотно согласилась с этим, и преступные действия сразу же прекратились.
Нионская конференция, хотя это был лишь изолированный инцидент, показывает, какое сильное влияние на настроения и политику диктаторов могли бы совместно оказать Англия и Франция, если бы они твердо выразили свою готовность применить силу. Нельзя категорически утверждать, что подобная политика на данной стадии предотвратила бы войну. Она вполне могла бы отсрочить ее. Известно, что, в то время как «умиротворение» во всех его формах лишь поощряло агрессию и усиливало власть диктаторов над их собственными народами, всякий признак позитивного контрнаступления западных демократий немедленно ослаблял напряжение. Так обстояло дело на протяжении всего 1937 года. Затем обстановка и условия изменились.
В начале октября 1937 года я был приглашен в министерство иностранных дел на обед в честь премьера Югославии Стоядиновича.
После обеда, когда все мы встали из-за стола и я беседовал с Иденом, к нам подошел лорд Галифакс. Он весело сообщил, что Геринг пригласил его посетить Германию, чтобы поохотиться, и он надеялся, что ему, очевидно, удастся встретиться с Гитлером. Он сказал, что говорил об этом с премьер-министром, который полагал, что это будет очень хорошим делом, а поэтому он принял приглашение. Мне показалось, что Иден был удивлен и что ему это не понравилось. Но в общем все сошло благополучно. Галифакс отправился в Германию как «магистр по лисьей охоте». Нацистская печать приветствовала его как «лорда Галалифакса». «Галали!» – таков был охотничий клич на континенте. После спортивных развлечений он действительно был приглашен в Берхтесгаден и имел неофициальную беседу с Гитлером, который держался с ним запросто. Беседа шла не слишком хорошо. Трудно себе представить двух людей, менее способных понять друг друга. С одной стороны, йоркширский аристократ, клерикал, ярый миролюбец, воспитанный в обстановке радушного благожелательства, которым была отмечена вся жизнь старой Англии, хорошо проявивший себя на войне как офицер. С другой – злой дух, поднявшийся из нищеты, пламенеющий при мысли о поражении, сжигаемый ненавистью и обуреваемый жаждой мщения, преисполненный намерения сделать германскую расу хозяином Европы, а быть может, и всего мира. Беседа оказалась лишь пустой болтовней и оставила чувство недоумения.