Могущество
Больше двух десятилетий шел Ярослав к своей цели, достиг ее, будучи уже стариком (тогда мало кто доживал до такого возраста), и судьба отвела ему еще довольно много времени на мирное государственное строительство. «Мирное», разумеется, лишь в том смысле, что войны шли не на русской территории, а за ее пределами, и лишь тогда, когда это было выгодно великому князю.
Того международного значения, которым обладала Русь в этот восемнадцатилетний период, страна добьется вновь лишь при Петре Великом. У Ярослава Мудрого хватало ресурсов для того, чтобы распространять свое влияние — с большим или меньшим успехом — во все четыре стороны света.
Наименьшую активность он проявлял на востоке, где после ухода печенегов соперничать стало не с кем, а расширять владения незачем. Князь удовлетворился тем, что передвинул защитную линию на несколько десятков километров дальше в Степь. Это был один лишний день пути до Киева — то есть теперь при внезапном нападении какой-нибудь кочевой орды у столицы имелось целых два дня на подготовку к обороне. После прихода половцев эта дополнительная полоса безопасности окажется очень кстати.
Но гораздо больше Ярослава интересовали север, запад и юг.
В ту эпоху Русь — во всяком случае русская знать — считала себя частью норманнского мира, соединенная с ним культурными, родственными и военными связями. Если до сих пор взаимоотношения Руси со Скандинавией складывались по одному и тому же сценарию (викинги по приглашению или без оного вмешивались в русскую жизнь), то теперь вектор изменился. Ярослав сам стал активно участвовать во внутренней политике норманнских королевств. «Конунг Ярицлейв» является одним из самых популярных персонажей средневековых саг. Он оказывал покровительство одним вождям, противодействовал другим, давал прибежище третьим.
Так, он приютил у себя Олафа Норвежского и помог ему вернуть трон, а когда король пал в бою, воспитал его сына, принца Магнуса, который впоследствии стал королем не только Норвегии, но и Дании.
Другой норвежец, Харальд Суровый, тоже ставший норвежским королем, перед этим служил у Ярослава в дружине.
Нашел у великого князя пристанище и политэмигрант из далекой Британии, англосаксонский принц Эдуард Изгнанник.
Удачнее всего Ярослав действовал в Польше. Западнорусские земли он себе вернул еще во времена дуумвирата, а в сороковые годы сумел посадить на польский престол своего зятя Казимира и затем помог ему справиться с врагами. Через четверть века на родину наконец вернулись русские пленные, которых угнал на чужбину Болеслав Храбрый в ходе войны 1017–1018 годов.
В результате двух походов на литовские земли Ярослав упрочил свое положение на балтийском побережье.
В результате всех этих усилий к 1050 году русское государство стало главной державой всего северо-западного сегмента Европы.
Попытался Ярослав изменить баланс сил и в отношениях с византийской империей, но эта война сложилась неудачно. Впрочем, великий князь сумел извлечь выгоду и из поражения.
В 1043 году Русь в последний раз пошла на Константинополь — впоследствии таких возможностей у раздробленной страны уже не будет.
Походы Ярослава
М. Руданов
Летопись невнятно объясняет причину этого предприятия: греки-де умертвили в Царьграде какого-то именитого русского и Ярослав пожелал за него отомстить. Как-то это мало похоже на мудрого князя. Скорее всего, причиной конфликта, как это неоднократно случалось прежде, стало ущемление прав русской торговли, а убийство купца (или посланца?) стало предлогом. Из греческих источников известно, что базилевс был готов заплатить за это преступление разумное вено, но русские потребовали невозможную сумму: по килограмму золота на каждого воина (так рассказывает в своей хронике Иоанн Скилица). Тогда император Константин Мономах предпочел биться.
Летопись, как всегда при поражении, сваливает вину за потери русского флота на ужасную бурю. Греческие летописцы пишут о морской победе Византии. Так или иначе, большая часть войска, шесть тысяч человек, во главе с военачальником Вышатой были вынуждены высадиться на берег и попали в плен. Византийцы ослепили этих несчастных (во всяком случае, некоторых из них) и вернули на родину лишь три года спустя, после заключения мира.
Несмотря на печальный исход боевых действий, Ярослав каким-то образом сумел не только установить выгодные торговые отношения с Царьградом, но еще и женил сына Всеволода на царевне Марии, дочери Мономаха. Никакой сенсации брак не произвел — уже по этому видно, как сильно изменилось положение Руси со времен Владимира Красно Солнышко, с таким трудом добившегося руки византийской принцессы.
«Бысть тишина велика»
Этой благостной формулировкой летописец обозначает события 1046–1047 годов — но так можно было бы назвать и весь период единовластного правления Ярослава.
Войны если и происходили, то далеко, а на Руси было тихо и мирно. Великий князь в старости оружия в руки не брал — предпочитал посылать в походы сына Владимира (1020–1052) и воевод. Сам же занимался делами нешумными, но важными.
Много сил и средств он потратил на то, чтобы превратить свою столицу в политический и культурный центр, соперничающий с самим Константинополем, — и добился немалых успехов. Когда летописец говорит: «Заложи Ярослав город великый Кыев», он имеет в виду, что Ярослав постарался придать Киеву величие. Подражание Царьграду было буквальным, даже наивным. Князь тоже завел у себя Золотые ворота, храм Святой Софии, монастыри Святого Георгия и Святой Ирины — всё как у базилевсов. В Киеве активно велось каменное строительство, стены церквей расписывались фресками, купола золотились.
Золотые Ворота в Киеве
И. Сакуров
Город быстро разрастался. В нем были кварталы, населенные иноплеменными купцами и мастерами: поляками, латинянами, армянами, иудеями (например, епископом в Новгород был отправлен некий киевлянин Лука Жидята, вероятно, крещеный еврей). Сравниться с Константинополем Киев, конечно, не мог, но путешественникам из небогатой Западной Европы он казался великолепным. В одной из хроник с почтением написано, что в Киеве восемь рынков и четыреста церквей (должно быть, включая и маленькие часовни).
Великий князь слыл книгочеем и покровителем грамотности. В главном соборе страны он устроил первое русское книгохранилище. Чернецы в монастырях переводили и переписывали церковную литературу. Самые древние из сохранившихся русских книг — «Реймсское Евангелие» Анны Ярославны и Евангелие новгородского посадника Остромира — датируются серединой XI века.
Если Владимир учил грамоте детей, чтобы обеспечить церкви клиром, то при Ярославе стали открываться обычные, недуховные школы, вследствие чего на Руси появилась широкая прослойка грамотного и при этом — большая редкость для Средневековья — не связанного с церковью населения.
Естественным шагом для государя, желавшего равенства с Царьградом, стало стремление сделать русскую церковь организационно независимой от Византии. Прежде киевского митрополита назначал константинопольский патриарх, но в 1051 году русские епископы сами избрали себе предстоятеля, которым стал близкий к Ярославу монах Илларион.
Момент для этого смелого демарша был выбран очень умело. Западная и восточная церкви находились на грани окончательного разрыва (католичество и православие формально обособятся три года спустя), и Константинополь не мог себе позволить слишком резкой конфронтации с Киевом — русские вполне могли перейти в лагерь приверженцев Рима, к которому принадлежали польские и скандинавские свойственники Ярослава.
Это, пожалуй, было апогеем могущества древнерусского государства. Вскоре после смерти Ярослава Мудрого его наследники будут вынуждены отказаться от церковной автономии и вновь принять митрополита-грека. Звезда Киева постепенно начнет меркнуть.
Самым важным вкладом Ярослава в эволюцию государственности безусловно был первый свод законов — так называемая «Правда Ярослава», развернутая потомками князя в целый юридический кодекс, «Русскую правду».
В родо-племенном обществе письменных законов не существовало, каждый князек или местный старейшина вершил суд, руководствуясь обычаями или — если мог себе это позволить — собственной прихотью. Главным инструментом восстановления справедливости и воздаяния за преступления была кровная месть, что делало слабые семьи беззащитными, а сильные — агрессивными.