— Очень много, Хосе, гораздо больше, чем в Чако. Знаешь, сколько людей живет во всей Боливии?
— Si, tres millones у pico, — Три миллиона и еще сколько-то.
— Это много людей, Хосе. В восемьдесят раз больше, чем живет в целой Кочабамбе. А Кочабамба — большой город. Теперь представь себе, что в последней войне погибло столько людей, сколько их во всей Боливии и еще десять раз по стольку.
— Этого не может быть, сеньор! Он покачал головой и умолк.
Немного погодя, как бы очнувшись, он поднял глаза и посмотрел на нас:
— Как же так, сеньор? Люди умеют делать столько прекрасных вещей — и вдруг стреляют друг в друга! Они убивают и даже не знают, кого и зачем! Я видел в кино города, разрушенные бомбами, и лагеря, где люди убивали и сжигали людей в печах. А гринго о нас говорят, что мы дикари…
На площади — революция
Четыре недели назад эта небольшая площадь выглядела совершенно иначе. Она была безлюдной и пустой, как окраинная улица. На наш вопрос, где можно найти пристанище, полицейский, стоящий на слабо освещенном углу улицы Сантиванья, пожал плечами. Пальмовые ветви, склонившиеся до самого тротуара, производили впечатление чего-то нереального, как это бывает, когда пробуждаешься от наркоза. Часы на башне пробили половину третьего.
Половина третьего ночи.
Мы засыпали за рулем, обессиленные дорогой из Оруро.
Совершенно иной вид имела эта небольшая площадь сегодня. Там, где 5 августа, в день боливийского национального праздника, торжественным маршем проходила армия и где висели государственные флаги, сегодня свистят пули.
Это началось нежданно-негаданно, без малейшего предупреждения. Еще не успели застрекотать наши пишущие машинки в укромном уголке сада, еще не допили своей утренней порции росы колибри, гирьками повисшие на колокольчиках цветов прямо у нас над головой, когда по склонам Кордильер, возвышающихся над Кочабамбой, разнеслось эхо пулеметных очередей.
Через кусты и клумбы бежит к нам маленький Хосе, словно за ним гонятся по пятам.
— Революция! На площади революция!
— Как так на площади?
— Ведь полицейская префектура-то на площади! Стреляют! Из пулеметов, винтовок…
И действительно, за высокими эвкалиптами раздавалась прерывистая трескотня выстрелов. Солнце начинало припекать, и на крутых склонах, высоко над городом, стал постепенно таять снег, нанесенный вчерашней бурей. И только в седловине между пиками четырехкилометровой Тунари в лучах августовского солнца сверкали алмазы вечного льда.
Мы едем в город. Перед каждым перекрестком шофер автобуса смотрит по сторонам; чем слышнее становятся выстрелы, тем менее решительно выбирает он дорогу. Потом вдруг роняет через плечо:
— Поеду, пока можно. Стреляют только на площади. Все равно это ненадолго.
— Вы так думаете?
— В Кочабамбе уже давно не слышали стрельбы. Обычно это бывает в Ла-Пасе или на рудниках в Потоси и в Оруро. Но из Америки на помощь мовимьентистам уже посылают сто самолетов да из Германии двести!
— Из Германии?
— Ну да, из Германии, а что особенного? У них там неплохие самолеты.
Мы взглянули друг на друга и замолчали. Вероятно, шофер в свое время слыхал о победоносной Luftwaffe [17], которой опять воздавалась хвала устами вождей сегодняшнего восстания. Среди лидеров «Мовимьенто Насьональ Революсьонарио» — скорее националистического, нежели национального революционного движения, — найдется много таких, кто во время войны и до нее прошел военные школы фашистской Италии и гитлеровской Германии.
Автобус остановился в двух кварталах от площади. На углу улицы Сукре кучками толпятся люди. Любопытные вытягивают шеи, глядя в сторону площади, откуда доносится стрельба, и прячутся за домами. На другом перекрестке стоят двое полицейских и, опершись о стволы винтовок, спокойно болтают с людьми, словно все происходящее их вовсе не касается.
Мы смотрим на кочабамбцев, и нам кажется, будто перед нами — толпы разочарованных болельщиков футбола у ворот стадиона, когда все билеты проданы. Им страшно интересно знать, что творится на площади, однако то затихающий, то усиливающийся шум пальбы из легкого оружия удерживает их на почтительном расстоянии. Мы ожидали волнения, стихийного проявления симпатий или протестов, демонстраций. Ничего подобного. Одно лишь любопытство да легкая досада на всех тех, кто именно сегодня, в субботу, додумался нарушить праздничный покой города.
Мы обошли два квартала. Нам удалось вдоль стен дойти до самого угла калье Боливар и Эспанья, до того места, где обе улицы вливаются в площадь. Раздается пулеметная очередь, и в пятнадцати шагах от нашего укрытия со стен полицейской префектуры летит отбитая штукатурка. И снова минутное затишье.
Мы на поле битвы. Среди пальм в центре площади делают перебежки шесть-семь молодцов с винтовками. С башни кафедрального собора по временам лает легкий пулемет. Ему отвечает другой с крыши префектуры. Один на один. Парни на площади, вероятно, выжидают результатов этого «разговора» и от нечего делать сшибают выстрелами стеклянные буквы с магазинных вывесок. Со всех четырех углов площади за этим необычным зрелищем наблюдают группы жителей Кочабамбы.
Итак, вот он, очаг восстания, о котором по всему свету разлетаются сенсационные сообщения. На лицах граждан можно прочесть одно и то же: это личное дело нескольких десятков людей, решивших вывернуть город наизнанку, лишь бы на время отстранить от власти своих предшественников..
Через час перестрелка утихла. Из радиоприемников раздался голос местной станции «Радио Популар», занятой повстанцами. Ультиматум правительству; патриотические призывы, в которых больше крикливого пафоса, чем подлинного воодушевления; лозунги; сентиментальный голос певца Бинга Кросби; боливийские народные песни; рекламы слабительного и зубной пасты. В час пополудни обращение к полиции с предложением сложить оружие. Второе обращение уже облечено в форму ультиматума: «Или складывайте оружие, или берите на себя вину за разрушения в городе, неизбежные при бомбардировке здания полицейской префектуры». И одновременно с ультиматумом — призыв к населению покинуть свои дома в районах, прилегающих к площади.
«Долой королей олова!»
На некоторых почтовых марках республики Боливии изображены атакующие мятежники, а внизу подпись: «Revolucion popular 21.7.1946». В тот день кровавая «революция» в Ла-Пасе свергла правительство президента Вильяроэля, который в декабре 1943 года с помощью фашистского путча и при поддержке партии МНР захватил власть в государстве. Тогда пролилось много крови. Самого президента Вильяроэля повстанцы застрелили в его кабинете, труп выбросили из окна третьего этажа на мостовую, а потом повесили на фонарном столбе перед дворцом. Он висел там как предупреждение в течение нескольких дней. По официальным данным, общие потери составили 1300 убитых. В действительности же их, вероятно, оказалось больше.