Да, да, разумеется – Александр Илларионович Ковригин, первый Светкин пациент. И «они». «Они» – сын и невестка, Ковригин их так и именовал: «они».
– Теперь и Петра Михайловича навещаю здесь. Раиса, помните, жена его, бросила бедного, обобрала всего как есть и бросила. Софочка, конечно, ходила бы, слов нет. Но второй год, лежит бедная. Микроинсульт с поражением двигательного аппарата.
– Петр Михайлович это – Федор Иванович Швачкин, что ли? Я уж и забыл его настоящее имя… А Софочку помню. У меня – Марго.
– Точно, точно, – закивала Светка.
– А разве Швачкин, или, как его, Шмячкин – умер?
– Вы не знали? Как раз через два дня, как с Елизаветой Петровной случилось. Все нормально было, пришла сестра из поликлиники, укол сделала, как всегда. А он заснул – и всё.
Не буду врать: этот лаконичный некролог Шмячкину-Швачкину горечи в душе моей не вызвал: сволочь был первостатейная. Потому и в подробности входить охоты не было. Тем более, что с Лилиной гибелью Швачкинская персона имела, хоть и не прямую, но связь.
– Я позвоню тебе. У тебя телефон есть? – спросил я Светку.
И, снова зардевшись, она достала визитку. На коей значилось: «Массажный салон Светланы Днепровой».
– Салон? – ахнул я. – У тебя салон?
– Салон, – еле слышно прошелестела она. – Марина… по вашему Ирина Бекетова мне подарила. Ой, какой она человек… Поискать. Нет таких добрых. Сказала: за все годы нашей дружбы. Ты мне молодость сохранила. Я – ни за что, ни за что. А она все равно купила. Рассказать кому – не поверят.
Что верно, то верно. Потрясающей широты женщина. Я знаю. Даже мировая слава ее не испортила. Нынче такое – редкость.
И я поехал к Куте.
Чебурашка-то седенькая стала. А так Чебурашка как Чебурашка – сидит в приемной шефа, как сидела и двадцать лет назад: «Минуточку, сейчас соединю» или «Занят. Народ у него». Но тогда, двадцать лет назад в нашей киноредакции телевидения в приемной толкалось тьма народа, орали, спорили, не слыша друг друга, объятые бурлением замыслов или битвами за аппаратную. Тогда Кутя к шефу и не совался. Не ассистентское это дело было самому к Главному шастать. Ассистентом режиссера был наш Кутя. Хоть и выдающимся. Помню, одну из моих программ верховное командование практически зарубило – столько замечаний понакидали. А программа уже стояла в сетке. Я чуть умом не подвинулся. А Кутя мне: «Да не переживайте, Алексей Алексеевич, всё переклеим, как надо». И переклеил. За какой-то час-два. И ни одного шва. И ни одной придирки. Как? Уму не постижимо. Гением ассистентских чудодейств был Кутя. С ним порой самый опытный режиссер тягаться не мог. Хотя в режиссеры его не переводили: не было у Кути высшего профессионального образования, диплома.
Любил я Кутю, рад был, что он со мной работал. А уж он-то, он-то… Всем твердил: «Я с самим Алексеем Алексеевичем, понимаешь, тружусь! Он, хоть и драматург, а экран лучше любого режиссера чует. Картинку, пластику»…
Я тогда, и, правда, среди кинодраматургов и телеавторов в первачах ходил. Впрочем, и прозаиком был вполне успешным. Пару-тройку бестселлеров склепал. Ясно, слов нет, «бестселлеры» – это по-нынешнему. То есть «лучше всего продающиеся». Ох, обветшала память народная! Неведением молодых сменилась. Сегодня рассказать – засмеют: чтобы купить интересную книжку надо было килограммы макулатуры на приемный пункт сдать, заветный талончик заполучить и с ним уже в магазин двигать за «бестселлером». Хотя тиражи были, как цифры на счету сегодняшнего преуспевающего бизнесмена.
Стартовую популярность какому-нибудь сочинению давали «толстые» журналы. Всесоюзно известные. И тут уж – фанфары или прижизненное захоронение автору. Но если повезет – «танцуют все». То есть: читают все. Во всех электричках, в метро, на госслужбе. И обсуждают во всех домах, как личных, так и казенных. Сочинение становилось властителем дум. И душ. И сердец. И жизни – как интимной, так и общественной.
Мне особенно повезло с повестью «Светка – астральное тело». Правда, успеху содействовал один фокус, похулиганил я. Некоторые прототипы персонажей повести были люди всем известные. И описал я их со всеми реальными подробностями.
Все читающие литературных героев распознали и судачили о них, как о живых прообразах.
Слов нет, многое я, конечно, попридумал. На то она и литература. И тем не менее. Смешные вещи стали происходить: живых народ взялся в разговорах величать их литературными поименованиями. А в моем сознании люди эти так и не расстались с их вымышленными кликухами.
Верно, верно… Ведь и тогда, когда Лиля получила заказ на написание книги о всемирно известной певице, мы между собой продолжали именовать героиню Ириной Бекетовой. Так, как возникла эта поразительная женщина на страницах моей давней повести. И когда Лиля отправилась за интервью к Петру Михайловичу Шмячкину, сказала: «Со Швачкиным твоим договорилась. Обещал рассказать, как начиналась Ирина Бекетова».
Теперь что рассказал Швачкин и, вообще, рассказал ли – неведомо. Теперь знаю одно: лежат они где-то рядышком, Швачкин и моя Лиля. И Александр Илларионович Ковригин поблизости. А Кутя…
А теперь Кутя, Кутузов Сергей Николаевич – главный продюсер ведущего телеканала. И в его приемной секретарем сидит седенькая Чебурашка. Коротенькая стрижка, маленькие варенички ушей плотно прижаты к черепушке. Маленькие, прижатые… И с чего это мы ее Чебурашкой прозвали? Мультяшный Чебурашка-то лопоухим был.
В приемной у Кути властвовала почтительная пустынность. Только в одном из кресел в унылой полудреме томился какой-то жилистый и худосочный тип.
Пискнул зуммер. Тип трезво вынырнул из полубытия и даже не прошагал, а, как бы, потоком воздуха был втянут в Кутин кабинет.
– Что за странная творческая индивидуальность? – мотнул я головой во след типу.
– Никакой странности нет, – обиделась Чебурашка, – охранник Сергея Николаевича.
– Охранник? – не поверил я. – Они же, вроде, все, как есть – амбалы два метра на два?
– Еще чего! Такая фактура, как у Василия – всегда к мастерству.
– И что же – один он охранную службу несет? Теперь у всех по два-три телохранителя…
Чебурашка помолчала, потом, я бы сказал, как-то мечтательно, произнесла:
– Был еще один. Почил в обозе. В лепту канул. Подстрелили его.
Бог мой! Я решительно с каждой минутой чувствовал, что молодею на двадцать лет! Всё как было. И Чебурашкины – «накрученки» на месте. «Наш Крученых», звали мы Чебурашку, имея в виду знаменитого поэта, любившего «сотворять новый язык». Впрочем, Чебурашка отнюдь не стремилась к словотворчеству и вовсе не юморила, когда говорила «почил в обозе», «канул в лепту» и что-нибудь в этом роде. Верила, что так и положено. От темноты своей верила. Хоть столько лет прослужила в киноредакции, вращаясь, как сама утверждала среди «творческой непосредственности». Трудно сказать, что имелось в виду: то ли непосредственно рядом с творцами, то ли что творцы эти были непосредственностями.