— Это не от того, что под «трамвай» пошла, — думалось Пивоварову. — Еще раньше многое в этих глазах перегорело, испепелилось.
Ему стало жаль женщину, гордо пронесшую остановившийся поверх голов взгляд.
Иначе выглядели мужчины. Их было семь. Пятеро кутались с головой в бушлаты. Шестой — Герасимович — хоть и запахнул по-блатному полу бушлата вокруг стана, но лицо не прятал. Седьмой — завскладом — что-то оживленно докладывал надзирателю.
Среди жавшихся в тени и, видимо, пристыженных узнал Пивоваров Бегуна, Скоробогатова и шофера Солдатова.
— Боже мой! — тихо вскрикнул Пивоваров. — Это ж наши хлопцы!
Мысленно обращаясь к Высоцкой, он прошептал:
— Спасибо тебе. Не будь тебя, я бы тоже поджал хвост как побитая собака.
— Я удивляюсь, как ты сюда не попал, — буркнул Журин. — Меня печь высушила и возраст после сорока, а ты должен до луны прыгнуть ради этого. Ленин и Бетховен сифон от простячек носили. Ущемленный пол — взрывчатая материя. Ни тени осуждения хлопцам! Ясно? Неодолимый соблазн. Бунт нормального, закованного преступниками естества. Хорошо, что мы не попались. Будем подкармливать их, если удастся.
Подошли Домбровский и Джойс. Рядом стоял Того.
— Поздравляю вас, — обратился к Того Джойс на довольно приличном русском. — Теперь и вас будут остерегаться шакалы.
— Я — офицер моего императора, — ответил Того.
В его речи нерусский акцент слышался, но слова он выговаривал старательно, как человек основательно учившийся языку и следящий за правильностью произношения.
— Император ваш символом стал, — заметил Домбровский.
— Нет. Ошибаетесь. Мы считаем, что над политиками или хотя бы рядом с ними должна быть сила, воплощающая здравый смысл и совесть народа, надпартийные интересы нации, стоящие над злобой дня, над модными увлечениями и непостоянством толпы.
Случается, что избранники партий, люди из низов успевают за десятилетия жизненных схваток пропитаться мизантропией, цинизмом, тягой к узкому партсектантству и диктаторству. Поэтому и нужен император, воспитанный в духе патриотизма, гуманизма, честности, справедливости.
Императора не купишь, как покупают алчных политиков из низов. Император не должен пробивать себе карьеру в обществе, где все враги всем, где нужно изворачиваться, подличать, лгать. Император — гуманный, образованный, милосердный, чуткий, уравновешенный и объективный человек, брат и отец каждому в народе — необходим на верху пирамиды.
Нужно, чтобы на власть темных выскочек, беспощадных дельцов, бойцов и сектантов влиял благородный человек, олицетворяющий лучшие черты и идеалы общества. Конституционный монарх — важное звено здорового народовластия.
— Черт побери, я и не думал, что можно так убедительно ратовать за монарха! — воскликнул Журин. — Мы были убеждены, что монархия — такой же анахронизм, как рыцарство, крепостничество, философский идеализм.
— Ликвидаторами-убийцами воспитывали вас, Журин, — четко с напором и убежденностью произнёс Джойс. — Поэтому всему вы заупокойную выть горазды, страшась собственной гибели.
— Не обижайте, Джойс, — попросил Журин. — Неужели для вас все кошки серы?
К Шестакову подошли двое. Взяв его под руки, отвели в сторону.
— Пошли, батя!
— Куда?
— Тащить… из пруда.
— Кого?
— Дядю твоего.
— Да что вы, братцы?
— Читай святцы и не скрипи, дело говори: ты, падла, с кем живешь, того и продаешь?
— Что вы, братцы? — ужаснулся Шестаков. — Я честный, прямой. Никому ничего…
— А в вагоне кто чекиста вызывал? Думаешь прошло — травой заросло?
— Да я ж не знал тогда, братцы, — взмолился Шестаков.
— Знаем, что олень, мусор, потому на цугундер, падла, не посажен. У нас, сука, с опером мир, маза, вась-вась — иначе тебе б, стерва, хана! Ты лучше отвечай, падла: посылку вчера из дома отхватил?
— Так.
— Сало есть?!
— Есть. В кладовой.
— Потопали! Сам возьмешь. Захотелось черняшку в растопленное сало помакать. Мы по благородному. Без шухеру. В добровольно-обязательном порядке. У нас государственный подход. Порядочек. «Законные» блатные давно бы тебя запороли, а мы — лыцари!
Шестаков, сопровождаемый державшими его под руки собеседниками, удалился. Никто из окружающих ничего подозрительного в их неслышной беседе не усмотрел.
— Друзья! — поднял голос Кругляков. — Околачиваться тут на виду вшестером неблагоразумно. За нашим бараком есть затишный уголок. Там в темноте посидеть до отбоя удобно и приятно. Пошли!
— Меня беспокоит, — продолжал Кругляков, — что долго Герасимович был нашим другом и мы, олени, верили ему. Если бы не счастливый случай — рассказ Писаренко Юрию — то этот Герасимович наверняка подвел бы нас под пеньковый галстук. Только сейчас я понял, зачем крутился Герасимович в цехе перед тем, как опер на заводе предъявил мне дурацкое обвинение в подделке сертификата мостовых балок. Счастье, что я первый, по ряду признаков, почувствовал, что металл плох. Выручил большой опыт. Если бы я не затребовал лабораторного анализа металла — висеть бы мне на дыбе и из вас бы банду вредителей сконструировали.
— Если бы опер захотел, он сразу нашел бы, кто спихнул Шубина, — произнес Пивоваров. — У него в колонне десятки стукачей. Он не хотел искать или замешан сам и заметал следы.
— Это их работа, — отозвался Кругляков, — стандартный ход. Сначала убивают одну из намеченных жертв. Обычно убивают человека, которого следователи не надеются сломать. Охотно убивают еврея, так как это дает возможность следствию использовать призыв: «вали всю вину на жида!»
Затем следователь обрабатывает так называемое слабое звено: неопытного, недалекого или слабовольного подследственного. Его убеждают и принуждают подписать протокол, в котором выдуманная чекистами вина возлагается на убитого (с мертвого, мол, не спросят; ему все равно). Когда эта уловка удается, следователи получают в свои руки «законные документы» о том, что «заговор» реально существовал. На этом основании вышестоящее начальство предоставляет следователям «законное право» применять любые методы следствия, включая побои, пытки и т. д.
Первым «участником заговора» становится, конечно, тот, кто свалил всю «вину» на убитого товарища. Такой человек, деморализованный и преданный, тонет и часто тянет на дно других. Происходит обычная цепная реакция дутого дела. Таков стандартный ход. Жаль, что об этом лишь мы догадываемся, а масса убеждена, что с Шубиным расправились за стукачество.
— А я думаю, что Хоружий выполнил особое указание Москвы, — заметил Журин. — Это очередной способ смертной казни, чтобы родственники и другие, понимающие нелепость ареста Шубина, не винили Лубянку, режим. Они убивают таким образом умных, талантливых и, значит, наиболее опасных. Они знают, что арест и лагерь даже друга делает врагом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});