Читать интересную книгу Сегодня и завтра, и в день моей смерти - Михаил Черкасский

— Да не беспокойтесь вы, я прекрасно доберусь на трамвае. Нет, нет, Александр Михайлович, бросьте вы эти цирлих-манирлих, всего-то мне несколько остановок. Вы напрасно благодарите, это мой долг, и я привык его выполнять, а вам… — вздохнул, — поверьте мне, если бы только что-нибудь было в моих силах.

Как мне выразить ему? как сказать? предложить как? — вот что мучило по дороге. Может, Лина сумела б, а я…

Ефим Маркович, вы сделали для нас так много… нет, нет! Взяли на себя смелость…

Да бросьте, давайте будем говорить прямо: чем я рискую? Своим добрым именем? Так оно уже много раз в подобных же ситуациях висело на волоске. Но глядеть так, сложа руки — нет, этого я не понимаю! Скажу вам: все может быть. Что же тогда, вы убьете меня? — вжал красивую голову в плечи.

Что бы ни было, Ефим Маркович!.. Но… я не знаю, как сказать это…

— Я понял… — похолодел отстраняюще. — И прошу вас никогда об этом не заговаривать со мной. Ни-ког-да!.. Если хотите, чтобы мы были… чтобы я был вам полезен.

Ну, не это — но хоть что-нибудь, знак!..

Поймите, — сердечно и просто заглянул мне в лицо, — они ведь мне заплатят. Ну, пускай пустяки, но много ли мне, одному, надо? Да если бы я захотел!.. Вы, конечно, не сомневаетесь, что я хорошо знаю всю эту кухню. Но я ничего общего в этом плане не имею с этой командой. А поверьте, возможностей предостаточно. Но — не могу! Каждый выбирает то, что он хочет. Или… — лукаво прищурился, — что заслужил. Я лично нахожу утешение не в машине, не в сберкнижке, а в чем-то другом. Ну, ладно, один пропущу… — проводил глазами уже пятый свой трамвай. — Расскажу вам такую байку. Пользовал я тут недавно супругу одного нашего уважаемого профессора, умница он удивительный, как говорят евреи — цадик: мудрец, философ. И специалист потрясающий. Но есть у него на это слабость. Мы с ним в отличных отношениях и, бывало, я спрашивал: ну, зачем вам в таком почтенном возрасте, без наследников? Для кого? Но, видимо, это тоже род недуга. Так вот, жена его захворала, и как-то так вышло, что двое маститых не смогли ей помочь, а мне, дураку, удалось. И вот приходит он и… приносит бутылку отличнейшего коньяка. Тут я не удержался и захохотал: мир дрогнет — Холдин дал взятку!

— А мне вы не разрешаете.

Нет. И знаете, почему? Есть разница.

Да, подумал я, и огромная. Между мной да ими — всеми. Во всем. Это я очень хорошо чувствовал. Все время. А взятку ему чуть позднее я все-таки дал: прочесть взятую у кого-то рукопись Солженицына "В круге первом". И за это уж он был мне весьма и весьма благодарен.

Я вошел, когда мама уже собирала тебя в дорогу, и носилки с прислоненными к ним няньками дожидались вас в коридоре. "Ну, готовы?" — вошли к нам. "Мама, а машина где?" — "А машины нету, — весело заулыбались няньки. — Мы вместо нее, повезем тебя — не качнет, не тряхнет" — "Не хочу-у…" — "Хорошо, доченька, — поняла, достала платок, — Лерочка у нас стесняется, да? — (Покивала ты грустно, молча). — Мы вот та-ак сделаем… и вот так…" — поправляла, чтоб не виден был глаз, щека, синевато затекшие. Да еще налепила ватку к ноздрям. Ставшим ненужными.

Я хотел нести, но углом, к коленям подмяв животы, взялись няньки за ручки, меня отстраняя ("Мы сами, сами!"). И все весело, так по-доброму скрашивая. Понесли бережно, двором, по которому не пришлось тебе походить, по улице. Брел я сзади с вещами, металось: "Нет, нет, не в последний путь". И глазами старался туда не попасть, откуда выезжали э т и автобусы. Прохожие (видел) оглядывались. По тенистым аллеям шли, и сирень, отцветшая, подходила к дорожке: Здравствуй, Лерочка. Каратегуз (что кустился в садах наших давних, счастливых, зимой — в снегирях) удрученно кивал издали. И деревья провожали нас ропотом, высоко-высоко шелестевшим над нами. Это было 28 августа 1968 года.

— Так!.. давайте сюда. Ну, что, опять к нам пожаловала? — встречала нас Старшая. — А вы свое забирайте. Мы тебе палатку вымыли… — так нежданно, так приветливо сказала тебе, доченька.

Вышли наши милые провожатые тетушки, потоптались (видно, хотелось им с тобой попрощаться), вскинули скатанные носилки, подошли ко мне: "Всего вам доброго". — "Спасибо!.. — вскочил. — Спасибо вам огромное от всех нас!" — "Желаем, ото всей души вам желаем… — а лица потухли. — Не поминайте

нас лихом". — "Что вы, что вы!.. Такие у вас там люди!..Разве можно сравнить". — "Да уж… — покосились на дверь. — До свиданья. И жене вашей, и доченьке от нас, ото всех… Не убивайтесь так, все бывает, все, а вы еще… вам еще… "

И пошли, пошли…

"Папочка!.. — Тамара неожиданно появилась в окне, выходившем во двор. — Ну, устроились. Тут хорошо, тихо, прохладно. В этом смысле… — издевательски дрогнули губы, — тут лучше. Все врачи ушли. Спроси, можно ли тебе к нам. У этой". — "Не знаю, не знаю… — величаво глянула Старшая, — насчет вас мне никаких указаний не было". — "Поймите, жена уж три ночи не спит", — с места в карьер начал канючить. "Мне даны указания, чтобы в боксе с больной был кто-нибудь один. Такой уж у нас здесь порядок. И везде". — "Нет,

не везде". — "Ищите, где лучше".

Подошел к окну, рассказал. "Сволочи, — было спокойное резюме. — Ох, как мне не хотелось сюда!.." — "Вспомни Песочную…" — "Да, понимаю… ладно, не волнуйся, как-нибудь. Иди домой. Ах, да, ты Лину ждешь".

И совсем уж стемнело, когда на пустынной дорожке увидел ее. Еще издали качала мне укоризненно соломенной головой. "О-у!.. — исторгла из самых глубин, устало плюхнулась на скамью. — А я там вас искала… вечно ты мне запаришь мозги". — "Извини, но я же тебе говорил". — "Ну, я забыла! Могу я забыть?! У меня что?.. — осеклась. — Знаешь, Сашка, только я могла из нее выжать. Вот… — достала из сумочки две бутылочки, еще теплые. — Я ей прямо сказала, — заулыбалась, — как хотите, но без этого я от вас не уйду. Вот ся-аду…-

мило, по-детски и даже приподнялась, чтобы снова сесть, — и буду сидеть. Пока не дадите. Посмеялась и говорит: ну, раз так, придется уважить. Ты слышал про амитозин?" — "Аминазин больным детям в психиатрической, слышал, давали". — "Нет, амитозин! Про тот я сама знаю". — "И как, помогло?" — "С тобой до чего угодно можно дойти. Шучу, шучу, миленький… — накренилась, погладила.

До чего же быстро она ко мне привыкала. "Нет, это совсем другое. Понимаешь, там такой мужик симпатичный сидел. Мы разговорились с ним. У него жена болеет. На Песочной лежала, по женским… — брезгливо, как не женщина, морщилась. Или как слишком здоровая женщина. — Ей

посоветовали этот амитозин, и она прямо воскресла. Это новый препарат, его делают где-то во Львове. Я взяла адрес и телефон этого мужика, если хочешь, съезжу". — "Пожалей уж не кошелек, так таксистов". — "Да!.. ты знаешь, я тут с таким мужиком познакомилась!" — "На остановке". — "Как ты угадал? Ты умничка. Нервничаю, опаздываю. Нет и нет. И вдруг едет машина и останавливается возле меня. Девушка, говорит, садитесь. Ну, я подумала… — слишком уж пренебрежительно выпятила губку, — и села. Ничего… н-ну, так, обычный. Володей его зовут".

Это и был тот самый Интерес, только все это было не "на днях", а гораздо раньше, да велика ль разница, если теперь и Володи того давно уже нет, и других, многих, а есть Шурик- почти муж. И этого тоже не станет, а будет муж, натуральный. Потом и его не станет, но другие же будут? Обязательно — и они, и муж. Окончательный? Не знаю. Лишь одно мне ведомо, как царю Соломону: все проходит. Когда-нибудь. Это для тебя, доченька, счет шел на дни.

— Молодой мужик, а такая "Волга", вся вылизанная, и такие финтифлюшки везде, обезьянки мохеровые. Ты ведь знаешь, как мне важна машина, сколько я на такси трачу.

Вот теперь, когда у Лины давно уж машина, с которой она "не слезает" ни зимой, ни летом, — вот теперь-то вряд ли она поняла бы себя, тогдашнюю. И того Владимира тоже. Все мы так, бывает, не можем понять, как могли мы быть с кем-то, даже просто так — разговаривать.

Уже дважды выглядывала Тамара, поговорила тихонечко с Линой, благодарно, улыбчиво. Разве скажешь, глянув, что у нее на душе. Обернулась, спросила: "Лерочка, тетя Лина пришла, хочешь ее посмотреть?" Отмоталась ты головой. Первый раз не захотела увидеть. Чтобы себя в ее глазах не увидеть. А Лина рассказывала. "Он мне говорит: вот запомните, все равно вы не сорветесь с моего крючка. Честное слово — так и сказал! — сияла. — Он мне два раза звонил в тот же день. И потом приезжал". — "Как он тебя энергично на крючок надевает". — "О-у, Сашечка, при желании у меня таких было бы миллион! Нет, не нравится, скобарь, но — машина! Говорит: когда и куда угодно. Хочешь, съезжу за амитозином?"

Поблагодарил, и подумал, что и травы эти напрасные, только горечь отравная. А знакомому Лины по амитозину позвонил в тот же вечер. Говорил он приветливо, при жене. И сама подошла, голос бодрый, приятный: "Вы знаете, эти уколы такие болезненные, что, боюсь, ребенок не выдержит. После них не пошевелиться. Я человек привычный, сами понимаете, но это совершенно адская боль. Что ты говоришь?.. — в сторонку. — Да, вот муж говорит, что этот изобретатель сейчас уже сделал новые, очищенные. И они уже безболезненные". Доложил Ильиной, и мгновенно: "Завтра же я узнаю у наших правдистов, кто там, во Львове, собкором, и буду того просить. Выйдет! Я уверена, что выйдет. Думаю, не откажет".