Естественно, что все белорусские националисты, чьи свидетельства были приведены выше, настаивают именно на национальной подоплеке этих расправ. Мы не можем с этим согласиться по целому ряду причин. Во-первых, воспитанный в духе советского интернационализма бывший красный командир Гиль-Родионов вряд ли имел представление об истории белорусского национализма и его целях во Второй мировой войне. Во-вторых, уже позднее появились свидетельства, что он был советским агентом и таким образом намеренно провоцировал ненависть местного населения к оккупантам. Подтвердить последнее допущение можно уже хотя бы тем, что в августе 1943 года Гиль-Родионов перевел большую часть своей бригады на сторону советского движения Сопротивления. Здесь на ее основе была создана партизанская бригада, которая действовала против немцев до самого конца оккупации Белоруссии. При этом Гиль-Родионов был не только не наказан советскими властями, а даже награжден (по одной из версий) орденом Боевого Красного Знамени и оставлен во главе своей части. Позднее он погиб в одном из боев с немцами[384].
Наличие польских и русских националистов в правоохранительном аппарате было не единственной проблемой. Кроме них в полицию, по разным причинам, попало много лиц, которые были сторонниками советской власти. Большинство из них не проявляло никакой активности до самого конца оккупации, когда они массово стали переходить на сторону партизан. Но были и такие, кто вступил в ряды полиции по приказу подполья. Они-то, помимо всего прочего, и занимались уничтожением белорусского актива, и часто делали это, так же как и поляки, немецкими руками. Вот почему в целом ряде случаев вспомогательная полиция вызывала столько ненависти у белорусских националистов[385].
Там же, где эта полиция была организована при их содействии, например в Слуцке, она, по словам С. Шнека, «любила и защищала свой народ со всей молодой пылкостью и самоотверженно уничтожала врагов своей родины». И если в остальных районах из вспомогательной полиции много и часто дезертировали, то в «белорусской полиции» наблюдался только рост личного состава. Так, в том же Слуцком округе его динамика была следующей: на 1 августа 1941 года – 43, на 6 июля 1942 года – 420, на 6 июля 1943 года – 960 и на 1 января 1944 года – 1760 человек. Нечто сходное наблюдалось и в Барановичах – 28 человек в июле 1941 года и 341 человек в январе 1944-го[386].
Наряду с национальным и идеологическим противоречиями можно также отметить проблему морального состояния личного состава полиции. Положение в ней было только отражением общей ситуации на оккупированной территории. В полицию, как и другие органы оккупационной администрации, вступали разные люди и из разных социальных слоев: интеллигенция, рабочие, крестьяне. В первые дни в ее ряды попало много уголовного элемента. В советской литературе не было принято писать об этом, однако немцы строго запрещали принимать в полицию уголовников. Но это если специально разбираться и иметь для этого достаточно времени. Поначалу времени на это не хватало и брали всех желающих, лишь бы не был бывшим компартийным функционером или евреем. Поэтому неудивительно, что вскоре «криминальный элемент» начал проявлять себя соответствующим образом[387].
Были разными и причины, по которым люди шли служить в полицию. Обычно туда шли те, кто пострадал от советской власти. Для других служба в полиции выглядела более привлекательной, чем тяжелая работа в деревне или вообще вывоз в Германию. Из многочисленных протоколов послевоенных судебных процессов и из других источников также известно, что полицаи придавали большое значение наградам, униформе и оружию, как признакам определенного статуса, который был гораздо выше, чем у местного населения[388].
Конечно, среди полицаев были и такие, кто не деградировал и не потерял человеческого облика во время своей службы. Однако приходится признать, что большая часть из них пошла в полицию не для того, чтобы охранять порядок, а совсем наоборот. И это не было только советской пропагандой. Например, даже в документах немецких полицейских властей в Белоруссии есть многочисленные факты драк, пьяных выходок, злоупотребления оружием и прочих подобных инцидентов. В качестве дисциплинарных нарушений были также зарегистрированы насилия и убийства мирного населения, которые совершались главным образом во время переселения евреев в гетто и позднее, во время их массового уничтожения. И зачастую местные полицаи делали даже больше того, что от них требовали немецкие власти. Известно много случаев, когда белорусские или польские полицейские убивали евреев-беглецов из гетто, принимая их за «советских партизан». Иногда «партизаном» становился тот, кто просто не понравился полицейскому. Когда кто-нибудь в городе или деревне доносил на кого-либо как на коммуниста, он обычно делал это в местной полиции, которая и арестовывала подозреваемого. Часто это делалось с невиданной жестокостью. Дома, в которых скрывались «советские агенты», нередко просто поджигались. Когда виноватых не находили, их местонахождение выяснялось через допросы родственников, часто с применением пыток[389].
«Вот поэтому, – подводит итог немецкий историк Б. Кьяри, – образ пьяного, примитивного горлопана-полицая, который тиранил и грабил население, полностью проявляя свои преступные наклонности и садизм, появился не на пустом месте»[390].
Формирования белорусской самообороны
Сельские отряды самообороны, созданные местными жителями для защиты от советских и польских партизан, а иногда и немцев, существовали на протяжении всего периода оккупации Белоруссии. Создание таких отрядов облегчалось наличием большого количества оружия, оставленного Красной армией, а также тем, что в центральных и западных районах республики осталось очень много мужчин призывного возраста. Это объясняется тем, что коммунисты не успели провести здесь мобилизацию, а немцы, в свою очередь, всех военнопленных белорусской национальности отпускали из лагерей по домам[391].
До середины 1942 года создание отрядов самообороны носило неорганизованный характер и зависело от инициативы на местах. Однако летом ситуация коренным образом изменилась. В данном случае необходимо назвать две причины таких изменений. Во-первых, это было связано с развитием партизанского движения, бурный рост которого был вызван немецкой политикой в Белоруссии. Во-вторых, создание организованных сил самообороны являлось одним из пунктов программы генерального комиссара В. Кубе, направленной на белорусификацию оккупационного аппарата.
Как уже говорилось выше, 29 июня 1942 года, на торжественном собрании БНС, генеральный комиссар дал добро на создание Корпуса белорусской самообороны (КБС). Далее Кубе официально обратился к И. Ермаченко, чтобы он подготовил со своими сотрудниками воззвание к белорусскому народу о вступлении в этот корпус. На следующий день состоялось заседание Центрального совета БНС, на котором такое воззвание было принято. Этот документ призывал белорусов стать братьями по оружию немецких солдат, а также защитить свою землю от последних попыток Сталина отобрать ее. Его подписали сам Ермаченко, а также ксендз В. Годлевский, В. Ивановский, В. Козловский, Ю. Сакович и архиепископ Филофей[392]. 4 июля 1942 года текст воззвания был опубликован в «Белорусской газете»[393].
1 июля 1942 года в резиденции фюрера СС и полиции генерального округа «Белоруссия» СС-бригадефюрера К. Ценнера состоялось совещание полицейского руководства, на котором Ермаченко представил на обсуждение проект организации КБС. В целом было принято решение о том, что создание самообороны и контроль над ней должны осуществляться центральными и местными органами БНС[394].
В начале июля 1942 года капитан Ф. Кушель разработал план, по которому следовало в дальнейшем разворачивать КБС. Согласно этому плану предполагалось иметь следующую структуру корпуса:
• штаб корпуса должен был располагаться в Минске;
• 1-я дивизия (дислокация в Минске; оперативный район – Минский и Слуцкий округа);
• 2-я дивизия (дислокация в Барановичах; оперативный район – Барановичский, Новогрудский и Слонимский округа);
• 3-я дивизия (дислокация в Вилейке; оперативный район – Вилейский, Лидский и Глубокский округа);
• вспомогательные службы[395].
Находясь формально в распоряжении Центрального совета БНС, корпус должен был подчиняться фюреру СС и полиции на правах вспомогательного формирования.
15 июля 1942 года фюрер СС и полиции генерального округа «Белоруссия» СС-бригадефюрер К. Ценнер ознакомился с планом создания КБС и внес свои изменения. Согласно поправкам Ценнера, вместо развертывания трех дивизий, предполагалось создать сеть антипартизанских подразделений по всему генеральному округу. Поэтому в каждом районе должны были быть организованы добровольческие формирования КБС силой от роты до батальона, которые бы подчинялись местным руководителям немецкой полиции в оперативном отношении и сфере подготовки. Кушель позднее вспоминал, что «эти поправки оказали на нас очень удручающее впечатление. Из них следовало, что роль доктора Ермаченко и лиц, обличенных его доверием, сводилась только к тому, чтобы призвать людей, одеть их, расквартировать и накормить, остальное же передавалось в компетенцию немцев»[396]. Тем не менее руководство БНС было вынуждено согласиться с мнением Ценнера.