Читать интересную книгу День независимости - Ричард Форд

Клэр, однако же, просто открыла дверцу машины, остановившейся на красный свет на углу Семинарской и Банковской, напротив Первой пресвитерианской церкви (в которой я время от времени «молюсь»), и пошла по улице, разглядывая витрины и с улыбкой шепча всем белым покаявшимся пресвитерианам, с какими встречалась глазами: «Умри, Бернелл, умри сейчас». (Она рассказала мне эту историю в придорожном баре «Эпплбиз» в разгар нашей пылкой, но недолгой любви.)

Через несколько часов она сняла номер в «Харчевне Август» и позвонила в Филадельфию золовке, рассказала об измене Бернелла и попросила взять детей, с которыми сидела приходящая няня, и отправить первым же рейсом в Бирмингем, где мать Клэр встретит их и отвезет в Талладегу.

А на следующее утро, в понедельник, отправилась в город искать работу. Клэр говорила мне, что хоть и не видела на улицах Хаддама так уж много похожих на нее людей, город показался ей не хуже прочих и явно лучше «Города братской любви»[41], где жизнь выглядит распоротой по швам, а еще она говорила, что мир определяет, достоин ли ты его доверия и высокой оценки, по тому, умеешь ли ты найти что-то хорошее в дерьме, которое валится тебе на голову, – найти, правильно истолковав знамения; знамения же уведомляли ее о том, что некая могучая сила вычеркнула Бернелла из списка порядочных людей, а саму Клэр привела в Хаддам, прямиком к церкви. Клэр считала, что ее вела рука Господня.

Работу она нашла в два счета – место секретарши в нашем офисе (и произошло это меньше чем через год после моего появления там). Спустя несколько недель Клэр поступила на курсы Вайболдта. А еще через пару месяцев воссоединилась с детьми, купила подержанную «хонду-сивик», вселилась в недорогую квартирку, которую сняла в Юинг-вилле, связанном с Хаддамом приятным тенистым шоссе, и стала жить, дивясь тому, что постигшая ее беда вдруг обернулась новыми нежданными возможностями. Не будучи совершенно свободной и независимой, она все же сводила концы с концами и вскоре начала коротать время со мной, а когда из этого ничего не получилось, сошлась с симпатичным, бывшим старше ее годами негром – адвокатом из приличной местной фирмы, жена которого умерла, а злобноватые дети выросли и поразъехались.

Хорошая история: человеческая предприимчивость и добропорядочность торжествуют над превратностями судьбы и непорядочностью. Все в нашем офисе полюбили Клэр, как сестру, хотя она никогда не продавала по-настоящему дорогих домов денежным белым клиентам, которые валят в Хаддам едва ли не толпами, но специализировалась по загородному арендному и кооперативному жилью, коим мы занимаемся лишь постольку-поскольку.

И тем не менее вот здесь, в «Фазаньем лугу», перед рутинным осмотром кооперативной квартиры, которую Клэр уже показывала до этого раз десять и в которую приехала пораньше, чтобы включить свет, спустить воду в туалете и открыть окна – самая обычная подготовительная работа, – она столкнулась по крайней мере с тремя, по мнению полиции штата, мужчинами. (Как я уже говорил, существовали признаки того, что они были белыми, хотя каковы эти признаки, я не знаю.) Полиция в течение двух дней усиленно допрашивала Эверика и Уорделла, имевших доступ к ключам от квартиры, но полностью их оправдала. Неизвестные, стало быть, мужчины связали Клэр по рукам и ногам, залепили ей скотчем рот, изнасиловали и убили, перерезав ножом горло.

Поначалу предполагалось, что мотив убийства кроется в наркотиках – без какой-либо, разумеется, причастности к ним Клэр. Полиция считала, что преступники могли заниматься расфасовкой кокаина, а Клэр, на свою беду, застукала их за этим. Известно, что пустые дома в отдаленных или пребывающих в упадке кооперативных поселках, лучшие времена которых уже миновали, а то и вовсе не наступали, нередко становятся местами обделывания темных делишек какого угодно рода: там хранят наркотики, укрывают детей, похищенных в Бразилии по заказу богатых бездетных американцев, держат то, что незаконно ввозится в страну, в том числе трупы, автомобильные запчасти, сигареты, животных, – дома и спроектированы так, что позволяют укрыть средь бела дня что угодно. У нашей секретарши Бонды имеется собственная теория, которую она, впрочем, ни от кого не скрывает, что причиной всему – владельцы кооператива, молодые бенгальские бизнесмены из Нью-Йорка, заинтересованные – из налоговых соображений – в снижении цены на их собственность (некоторые агентства, включая и наше, перестали показывать эту недвижимость клиентам). Однако никаких доказательств у ее теории нет, равно как и причин воображать, что кому-то могло понадобиться убить такого милого человека, как Клэр, ради достижения некоей цели. И все же ее убили.

Сразу после смерти Клэр женщины нашей фирмы, а с ними и почти все женщины-риелторы города, создали несколько групп взаимной защиты. Некоторые теперь берут с собой на работу пистолеты, газовые баллончики или электрошокеры. Да и на показы они ходят по двое. Кто-то записался на курсы боевых искусств, кто-то занимается после работы – прямо в офисе – психологическим тренингом, позволяющим «справляться с горем». (Нас, мужчин, тоже зазывают туда, но я, на мой взгляд, достаточно уже знаю и о горе, и о том, как с ним справляться.) Есть даже служба, позвонив в которую любая женщина-риелтор может, если показ внушает ей какие-либо сомнения, попросить и получить охранника; я и сам дважды составлял одной из наших сотрудниц компанию, дожидаясь с ней появления клиентов, поскольку у нее возникли какие-то подозрения (оказавшиеся оба раза несостоятельными). Можно и не говорить, что с клиентами все эти предосторожности не обсуждаются, – при первом же намеке на существование какой-то опасности они просто-напросто удрали бы из города. Меня в обоих случаях представляли, ничего не объясняя, как «помощника» миссис Такой-то, и едва выяснялось, что ей ничто не грозит, я тихо удалялся.

Начиная с мая все риелторы Хаддама вносят кое-какие деньги в фонд оплаты образования детей Клэр Дивэйн (пока собрано 3000 долларов – как раз хватит на два полных дня в Гарварде). И все-таки, несмотря на мрачное чувство утраты, на практическую демонстрацию мысли о том, что «такие вещи могут происходить здесь – и происходят» и что каждый из нас не так уж и далек от попадания в статистику преступлений, на общее понимание того, в какой неоправданной мере мы принимаем свою безопасность за нечто само собой разумеющееся, – несмотря на все это, почти никто уже о Клэр не вспоминает, разве что Бонда, для которой она стала почему-то основным содержанием жизни. Дети Клэр перебрались в Канога-Парк, к Бернеллу; ее жених Эдди тихо скорбит (впрочем, его уже видели завтракавшим с одной из судебных секретарш – с той самой, что думала снять у меня дом). Даже я сохранил душевный покой, тем более что распрощался с Клэр давно и еще с живой. Со временем кто-то займет ее стол и бизнес наш двинется дальше – печально, но правда, – как того всем и хочется. И в этом отношении, сколько бы ни уважали мы самые интимные наши воспоминания, уже и сейчас может показаться, что Клэр Дивэйн не так чтобы и существовала в чьей-либо жизни – кроме своей собственной.

Жизнь привела меня к тому, что теперь я раз в неделю приезжаю к Салли Колдуэлл, чтобы провести с ней веселый, интимный вечерок. Часто мы с ней отправляемся в кино, а потом заглядываем в какой-нибудь стоящий в конце волнолома ресторан, чтобы угоститься жареной рыбой и графинчиком мартини, иногда прогуливаемся вдоль пляжа или у какой-то из пристаней, наблюдая за тем, что там происходит. Нередко случается, впрочем, что я одиноко уезжаю в лунном свете домой, сердце бьется размеренно, окна машины открыты – мужчина, сам решающий, где разбить свой шатер и как распорядиться снаряжением, – голову наполняют быстро сменяющие друг друга воспоминания и тревожные ожидания позднего ночного звонка (вроде сегодняшнего утреннего), насыщенного страстным желанием, смятением, требованиями рассказать наконец о моих намерениях и немедленно вернуться или горькими обвинениями насчет того, что я вел себя нечестно во всех мыслимых отношениях. (Может, и вел, конечно; вести себя честно намного труднее, чем кажется, хотя намерения мои всегда достойны, пусть и немногочисленны.) Вообще-то наши отношения вроде бы не требуют большего внимания к их сущности и направлению движения, они развиваются или хотя бы продолжаются на автопилоте, походя на небольшой самолет, который летит над спокойным океаном, никем в точном смысле не управляемый.

Не наилучшие, конечно, из вообразимых – просто образчик дотошно продуманной жизни. Они такие, какие есть: приятные в той вечности, что именуют «здесь и сейчас».

Наилучшие – это, наверное… ну, хорошей была какое-то время жизнь с Кэти Флаэрти в Сен-Валери, в стареньком доме, многочисленные окна которого смотрели на устье реки (прогулки по холодному пикардийскому побережью, удильщики, туманные просторы за туманными бухтами и т. д. и т. п.). Хорошими были ранние дни (и даже половина поздних) моей любви к медицинской сестре Викки Арсено из Фазаньего луга (ныне она праведная католичка, мать двоих детей, живет в Рино и руководит отделением травматологии в тамошней больнице Святой Вероники). Хорошей была даже пора, проведенная мной в спортивной журналистике, дни, которые я радостно посвящал попыткам снабдить голосом людей косноязычных и бестолковых и дать тем самым безболезненное развлечение абстрактному, но жаждущему такового читателю.