И он обвел беспокойным взглядом гостиную.
— Марка катится вниз, доллар упал почти в два раза, английский фунт также, о франках и лирах говорить нечего. Где, в какой стране и в какой валюте следует держать свои сбережения? Этот вопрос нас очень беспокоит. Мы находимся в положении датского принца и постоянно твердим: «То be or not to be»[71].
Фауст подошел к изразцовой полке камина, взял бутылку красного вина, приложил ладони к поверхности бутылки — согрелась — и наполнил стаканы.
— Только ваша валюта не подвержена никаким изменениям. Весь этот катастрофический поток банкротств, спекуляций и махинаций проносится мимо вас, и я знаю, что он вас не заденет. Вы принадлежите к другому миру, где действуют иные законы…
Во мне боролись смешанные чувства. С одной стороны, мне было жалко этого человека, он казался беспомощным. Десятилетия он готовился к безбедной старости, а завтра может превратиться в нищего. Он принадлежал к элите капиталистического мира — и он не верит в свой мир, не доверяет ему.
Правда, он еще не понимает, что недуг, которым болен этот мир, — неизлечим. Он хочет где-то укрыться, хотя бы в другом, чужом для него мире. Переждать. Но чего он ждет? Какие цели он ставит?
И в это же примерно время из Москвы в Берлин приехал один из руководящих работников Государственного банка СССР. Он остановился в том же доме, где жили мы все, — на Гайсбергштрассе. Когда мы его за ужином спросили, что у нас дома нового, он сказал:
— Готовимся к тому, чтобы перейти на золотой стандарт. Мы уже отчеканили первую партию золотых советских червонцев. Хотите посмотреть? — и он вынул из кошелька золотую монету. — Поставлена задача создать самую устойчивую валюту.
Овладеем ли мы новой техникой!
В те годы многие на Западе не верили в то, что мы быстро овладеем премудростью современной техники.
— Конечно, в каждой стране могут быть талантливые одиночки. Были у вас они и раньше, есть, конечно, и теперь. Но ведь чтобы создать современную промышленность, необходимы тысячи квалифицированных людей. У вас их нет. Чтобы их подготовить, нужно время — оно не может быть уложено в рамки ваших пятилеток. Оно измеряется эпохой, — такие суждения нередко высказывались представителями технической интеллигенции на ряде заводов Рейнской области.
В одной немецкой газете я прочитал небольшую статью архитектора Мея. В этой статье он рассказывал о том, как, возвращаясь из Советского Союза, где он участвовал в проектных работах, в вагоне поезда из Берлина в Эссен он встретил русского рабочего. Рабочий сидел в купе у окна, все время смотрел в книгу и что-то шептал. «Когда я спросил его, что он так внимательно читает, — писал Мей, — рабочий ответил: «Изучаю немецкий язык. Еду на практику на завод Круппа».
— Как же вы будете работать на заводе, не зная языка? Надо бы сначала язык выучить, а уже потом и на практику ехать.
— А я всего год назад выучился по-русски читать.
Этим рабочим, о котором написал Мей, был уральский металлург с Верхне-Исетского завода — Щипанов. Он приехал в Германию изучать производство трансформаторного железа. Наше отставание в этой области сдерживало развитие электропромышленности. На заводе Круппа это железо в то время не производилось, и я направил Щипанова на завод Канито и Кляйна в городе Дуйсбурге — недалеко от Эссена.
Так как Щипанов не знал немецкого языка, то я очень беспокоился о нем. Как он там один управляется? Надо обязательно съездить и проверить. Дня через четыре и поехал в Дуйсбург. Щипанова я застал у прокатного стана. Он был в рабочем синем костюме и, жестикулируя, что-то объяснял немецкому рабочему.
Щипанов не видел меня, когда я подошел к стану.
— Ну, сколько тебе еще говорить, дурья твоя голова, — уверенно объяснял он что-то немцу. — Так у тебя ничего не получится. Надо следить за температурой валков на обоих концах. Иначе лист уводить будет, — verstehen?[72]
Увидев меня, Щипанов оставил своего собеседника, подошел ко мне и, поздоровавшись, сказал:
— Ну, что я могу вам сказать? Кое-чему здесь поучиться можно, а многому и мы их поучить можем. Масло для смазки листов у них отличное. Бумага прокладочная великолепная, — потом почесал в затылке. — И вот что еще: немцы они…
— Ну, конечно, немцы не французы же, — смеясь, сказал я, перебивая Щипанова.
— Аккуратны больно. Ну до чего же они точно все соблюдают. Вот бы нам этому обучиться, такой аккуратности.
— А что это вы ему объясняли? — спросил я Щипанова, кивнув головой в сторону рабочего, с которым он разговаривал.
— Ему-то? Глупость они допускают, все контролируют и точно соблюдают, а за температурой прокатных валков не следят. Вот я ему и объяснил.
В это время подошел начальник цеха. Я спросил его, как работает советский практикант. Немец сказал, что Щипанов работает хорошо, и он не возражал бы продлить срок его пребывания на заводе.
— Он и сам учится и нам дает полезные советы, — закончил аттестацию Щипанова начальник цеха.
Природная смекалка — характерная черта наших людей. Необходимо убрать помехи к овладению наукой и техникой — и тогда нам ничто не будет страшно. В те годы в области образования делалось много, и у всех была глубокая уверенность в том, что проблема кадров, необходимых для промышленности, будет разрешена.
О болтах и гайках
В связи с развитием новых для нашей страны отраслей промышленности — автомобильной, тракторной, станкостроительной — стране все в большей и большей степени требовались метизы — болты, гайки, винты. Эти изделия изготовляются на станках-автоматах, и очень важно, чтобы при этом стружка ломалась, а не вилась. Тогда резьба получается чистой. Вот почему в сталь для указанных изделий добавляют сернистое железо, то есть ее умышленно «загрязняют» серой, которая во всех прочих сортах считается вредной примесью. Этот сорт стали называется автоматной. Слитки прокатываются, чтобы получить шестигранный профиль, а затем протягиваются на специальных станках — прутки калибруются.
До 1932 года в Советском Союзе не делали калиброванной автоматной стали, и при организации этого производства заводские работники сразу же встретились с большими трудностями. Решено было изготовлять ее на Ижевском заводе, который имел большой опыт в производстве многих сложных сортов стали.
Как-то летом 1932 года я получил телеграмму от Тевосяна. Он сообщил, что на Ижевском заводе с производством калиброванной стали дело не клеится, идет стопроцентный брак. При протяжке прутки рвутся, а некоторые из них, падая даже с небольшой высоты, трескаются. Хрупкость прутков близка к хрупкости стекла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});