— А дальше? — спросил я.
— Потом было создано рабоче-крестьянское правительство. Возглавил его Янош Кадар.
— Знаю! Знаю! Он теперь в Венгрии самый главный!
— Правильно, Павлик. Так вот это правительство обратилось за помощью к нам, к нашей армии…
— И сразу стал порядок, — заключил я.
— Да, из контрреволюционеров одним махом дух вышибли.
— А кардинал не может сбежать? Спрячут его американцы в какой-нибудь сундук и увезут?
— Нет. Не получается. Американцы по-всякому пробовали кардинала выручить. Не вышло. А они, скажу тебе, на любопытные авантюры пускались. Года два назад умер папа римский Пий XII. Так американцы потребовали, чтобы венгерское правительство отпустило Миндсенти на похороны. Кроме того, кардинал, мол, должен принять участие в выборах нового папы.
— Не отпустили?
— Нет. Ведь Миндсенти — преступник.
— Арестовать его — и весь разговор!
— К сожалению, сделать этого нельзя. Посольство неприкосновенно. Таков международный закон.
— Плохой закон. Отменить!
— Ишь ты, какой быстрый! Но есть ведь и другой закон. Он запрещает укрывать государственных и уголовных преступников. Но американцы придерживаются лишь тех законов, которые им в данном случае выгодны.
— У-у, буржуи проклятущие!
Автобусы остановились на большой площади. Со стороны Дуная на ней высится громадное здание парламента. По-моему, это самое красивое здание Будапешта. Длина его — 268 метров! Крыши остроконечные, в центре — купол со шпилем, на котором сверкает красная звезда. Папа сказал, что в этом здании смешано несколько стилей: неоготический, романский, восточный и возрождения. Я в стилях не силен, но смесь получилась такая, что от красоты и легкости дух захватывает.
На площади два величественных памятника — Лайошу Кошуту и Ференцу II Ракоци. Про Кошута я многое знаю. Это великий венгерский революционер. Прославился он в 1848 году. В Будапеште тогда вспыхнуло восстание против императора Австрийской империи Фердинанда Габсбургского. Венгрия была частью этой империи.
Венгры, одним из руководителей которых был Кошут, прогнали австрийцев. Власть перешла к первому самостоятельному венгерскому правительству. Кошут стал в нем министром финансов, затем — председателем Комитета обороны, а в 1849 году — правителем Венгрии.
Кошут создал армию гонведов — защитников родины, собрал народное ополчение. И что вы думаете? Много раз разбивал австрийские войска. Народ любил и уважал его. Телеграфа и радио тогда не было. Но ничуть не хуже их действовал «телеграф Кошута»: сигналы тревоги передавались от деревни к деревне столбами огня и дыма.
Храбро сражались гонведы. Но силы были неравными. На стороне Габсбурга стояли все цари и императоры. Они разгромили революцию. Каратели вешали гонведов без суда и следствия. Кошуту удалось бежать. Так и умер он на чужбине…
А вот о Ракоци я никогда не слышал. К счастью, рядом находился Габор.
Ференц II Ракоци тоже был борцом за освобождение Венгрии. Он возглавлял другое восстание против Габсбургов. В 1703–1711 годах. Его избрали тогда князем-полководцем. Ну, а потом он жил в изгнании. В Турции…
А что, если и мне поставят когда-нибудь памятник? Вот было бы здорово! Только я не хочу сидеть на бронзовом коне, как Ракоци. В крайнем случае — на реактивном самолете. А лучше всего — на звездолете. Памятник первому звездолетчику Павлу Ливанову!
Я дружески подмигнул Ракоци…
На теплоход мы возвращались пешком по набережной Дуная. Город уже зажег огни, и гористая Буда за рекой была усеяна множеством электрических светлячков. Тяжелая громада крепости и королевского дворца казалась отсюда могучим гранитным утесом, круто обрывающимся к дунайской воде. По реке скользили десятки расцвеченных лампочками судов. Гремела музыка в ресторанах-поплавках. Рядом с нами по высокой эстакаде быстро проносились трамваи. Они очень напоминали наши пригородные электрички.
Вечер выдался теплым-претеплым. Поэтому после ужина мы снова отправились гулять вдоль Дуная. Спустились по гранитным лестницам к самой воде и бросили в реку по форинту. Папа сказал, что есть такая примета: хочешь вернуться в полюбившееся место — оставь там денежку. На всякий случай я кинул в Дунай не одну, а две монеты. Чтобы непременно приехать в Будапешт еще раз, а то и два и три раза.
Но почему все же не пришел Ференц? Папа весь день пытался выудить у меня признание, что я просто придумал себе в Будапеште друга. Папа говорит не «просто придумал», а «элементарно придумал». «Элементарно» — его любимое слово.
Все это, конечно, так. Но меня не на шутку тревожило, как объяснить завтра отцу отсутствие Ференца. Уж очень не хотелось, чтобы папа назвал меня «элементарным вруном».
Велика же была моя радость, когда утром, едва открыв глаза, я увидел на набережной Ференца. Все шло отлично! Ференц не подвел меня! Подвели его. Да, да. Именно его. В справочном бюро, куда он обратился, ответили, что «Амур» прибудет в Будапешт лишь сегодня утром.
Ох, и обрадовались мы встрече! Ференц тут же заявил, что берется показать мне Будапешт. Иного я от него и не ожидал. Почему? Да потому, что ребята всегда быстрее понимают друг дружку, чем взрослые. Точно-точно.
Вот мы договаривались с Ференцем о встрече только для того, чтобы закончить обмен марками. И все. А он сразу сообразил, как хочется мне побродить с ним по Будапешту. Наверно, я ему тоже симпатичным показался.
Переговорив с Ференцем, я не поленился сбегать обратно на теплоход. Разыскал отца и доложил ему, что мой друг «элементарно пришел?».
— Где он? — поморщился папа. Видно, в этот момент он сожалел, что отпустил меня на волю вольную.
— На набережной. Во-о-он прогуливается…
— Веди меня к нему.
— Это еще зачем? — возмутился я.
— Будет у тебя сын, вроде Павлика Ливанова, тогда поймешь зачем, — не особенно понятно ответил он.
К счастью, Ференц произвел на папу хорошее впечатление, и папа сказал, что отпускает меня «с легким сердцем»…
Ференц повел меня по своим самым любимым местам. Он очень гордился, что не зря старается в школе на уроках русского языка. Правда, Ференц смешно коверкал многие слова, но я все равно понимал его. А он — меня. Словом, мне повезло. Ведь по-венгерски я — ни бум-бум. На немецкий он совсем не похож. На английский, французский, итальянский — не больше. Зато с эстонским, карельским, удмуртским, марийским, мордовским они родственники. Особенно близки венгерскому языку мансийский и хантынский. А вы, конечно, помните, что у нас на Оби есть даже Ханты-Мансийский национальный округ…
— Куда мы идем?
— В бассейн с волнами.
— А разве бывают такие?
— Увидишь…
— Ты что делал вчера?
— Ездил с ребятами в лес. Собирали каштаны.
— Жарили?
— Эти каштаны для еды не годятся. Для животных. Каждый пионерский отряд собирает.
— Коровам?
— Нет, — замахал руками Ференц. — Для лесных жителей.
— Ничего не понимаю! — честно признался я.
— Зимой нашими каштанами будут подкармливать лесных зверей. Понял?
— Хорошо придумали! Надо будет и мне устроить в своей школе такое.
Мы шагали через Дунай по широкому мосту. Он такой высокий, что под ним свободно проходят суда. Только мачты приходится опускать. Как раз к мосту приближался любопытный пароход. Из двух высоченных труб, расположенных рядом, валили густые клубы дыма. Гулко хлопали по воде палицы огромных колес. Масса всевозможных надстроек создавала впечатление, что с набережной сорвался и поплыл по реке старый-престарый дом.
— Вот рухлядь! — поразился я.
— Его все будапештцы знают. Самое старое у нас судно. Лет сто ему. И все плавает. Как музейный экспонат.
Обдав нас дымом, пароход нырнул под мост. Может, на этом судне сам Кошут ездил? А уж композитор Кальман — наверняка! Ведь он учился в Будапештской музыкальной академии. Я видел много его оперетт. По телевизору и в кино. «Сильву», «Марицу», «Принцессу цирка», «Баядеру». Хороший композитор! Говорят, его оперетты по всей земле ставятся.
— Вот и пришли, — сразу же за мостом Ференц показал мне здание с двумя высокими круглыми башнями.
— Здесь волны?
— Здесь.
Это был чудесный бассейн под открытым небом. По его просторной чаше ходили самые настоящие волны. Они с размаху бились о бетонные стенки, поднимая над ними веера мельчайших брызг. Купались мы долго. Так долго, что Ференц весь посинел. Я тоже продрог. Но мы снова и снова бросались в шипящие волны. Никак не могли оторваться.
Выволок нас из воды какой-то мужчина. Сперва мы его не послушались. Так он силой доставил нас на берег. Ференц потом долго извинялся передо мной. Говорил, что мужчина хотел спасти нас от простуды.
— Вечно эти взрослые не в свои дела суются, — недовольно пробурчал я.