Читать интересную книгу Короли и капуста (сборник) - О. Генри

Вскоре Дикки отправился с ней в маленькую церквушку, что стояла на углу Plaza de la Republica[202], и к длинной цепочке ее аристократических фамилий добавилось еще и «миссис Мэлони».

И с этого момента доля ее была не слишком завидной – целыми днями одиноко сидела она, как фарфоровая Психея, с терпеливыми, святыми глазами за чистеньким прилавком маленького магазинчика, пока Дикки пил и гулял со своими веселыми знакомыми.

Женщины, которые, как известно, добры по своей природе, увидели здесь удобную возможность провести вивисекцию и стали изящно издеваться над ней, жестоко попрекая привычками мужа. Она обратила на них свой прекрасный сияющий взгляд, полный печального презрения.

– Вы жирные коровы, – ответила она им своим ровным, кристально-чистым голосом, – что вы знаете о мужчинах! Ваши мужья – maromeros[203]. Они годятся только на то, чтобы скручивать себе сигаретки в тени деревьев, пока солнце не выгонит их оттуда. Они лежат в ваших гамаках, как трутни, а вы расчесываете им волосы и приносите им свежие фрукты. У моего мужчины не такая кровь. Пусть пьет свое вино. Когда он выпьет столько, что хватило бы утопить любого из ваших flaccitos[204], он придет домой, ко мне, и будет больше мужчина, чем тысяча ваших pobresitos. Мне он расчесывает волосы и заплетает косы. Для меня он поет. Он снимает с меня zapatos и целует мне ноги. Он обнимает меня так… О, вам никогда не понять! Вы как слепые – никогда не знали вы настоящего мужчину!

Иногда по ночам в магазинчике Дикки происходили какие-то таинственные вещи. Хотя все окна со стороны улицы были совершенно темными, в небольшой задней комнатке горел свет, а Дикки и несколько его приятелей допоздна сидели за столом и вели какие-то очень тайные negocios[205]. Наконец он тихо и аккуратно выводил их из дома, а сам отправлялся наверх – к своей маленькой святой. Большинство этих ночных гостей выглядели как какие-то заговорщики – темные костюмы, надвинутые на глаза шляпы. Конечно, эти темные дела через какое-то время заметили, и в городе пошли разные разговоры.

Дикки, казалось, не особенно интересовало общество иностранных резидентов Коралио. Гудвина он почему-то сторонился, а о том, как ловко Мэлони избежал истории доктора Грегга о трепанации черепа, до сих пор рассказывают в Коралио как о настоящем шедевре молниеносной дипломатии.

Приходило много писем, адресованных «мистеру Дикки Мэлони» или «сеньору Дикки Мэлони», и Паса очень этим гордилась. Тот факт, что ее мужу пишет столько людей, лишь подтверждал ее собственные мысли о том, что сияние его рыжей головы видно во всем мире. А содержанием этих писем она никогда не интересовалась. Любой бы мечтал иметь такую жену!

Единственная ошибка, которую Дикки совершил за все время своего пребывания в Коралио, заключалась в том, что он остался без денег в неудачный момент. Вообще для всех было загадкой, где он брал деньги, поскольку продажи в его магазинчике стремились к нулю. В любом случае, этот источник его подвел, причем в самое неподходящее время. Это случилось как раз в тот день, когда comandante, дон сеньор эль-Коронел-Энкарнасеон-Риос, взглянул на маленькую святую, как обычно, сидевшую за прилавком, и почувствовал, что сердце у него забилось часто-часто.

Comandante был человеком, искушенным во всех тонкостях галантного ухаживания, и поэтому он сначала лишь тонко намекнул на свои нежные чувства. Намек заключался в том, что он нарядился в свою парадную форму и стал с важным видом расхаживать взад-вперед перед окнами магазинчика. Паса бросила на него лишь один кроткий взгляд своих святых глаз и сразу же отметила неожиданное сходство – в своем парадном мундире comandante был необыкновенно похож на ее попугая Чичи. Это несколько рассмешило Пасу, и невинная улыбка промелькнула у нее на лице. Comandante увидел эту улыбку, которая вовсе не ему предназначалась. Убежденный в том, что произвел должное впечатление, он уверенно вошел в магазин и начал говорить комплименты. Паса была холодна; он гарцевал, как конь; она царственно вознегодовала; он был очарован ее отчаянным сопротивлением; она велела ему выйти из магазина; он попытался взять ее за руку, и… тут вошел Дикки, широко улыбаясь, полный белого вина и веселой злости.

Пять минут потратил он на то, чтобы как следует отделать comandante. Наказание проводилось тщательно и с научным подходом – так, чтобы потом ушибленные места болели как можно дольше. По окончании экзекуции он выкинул навязчивого ухажера прямо на мостовую. Comandante лишился чувств.

Босой полицейский, который наблюдал этот инцидент с противоположной стороны улицы, засвистел в свисток. Из находившейся неподалеку казармы прибежало четверо солдат. Когда они увидели, что нарушитель спокойствия – это Дикки, они остановились и тоже стали свистеть. Прибыло подкрепление в количестве еще восьми человек. Полагая, что теперь их силы почти сравнялись с силами противника, анчурийское воинство перешло в наступление.

Дикки переполнял воинственный дух, он наклонился, вытащил шпагу из ножен лежавшего без признаков жизни comandante, после чего атаковал своих противников. Четыре квартала он преследовал регулярную армию, подгоняя отстающих пинками и игриво покалывая шпагой их босые пятки.

Но сражение с гражданскими властями было для него не столь успешным. Шесть ловких мускулистых полицейских одолели Дикки и триумфально, но с осторожностью повели в тюрьму. По дороге полицейские называли его El diablo Colorado[206], хвастались перед прохожими и насмехались над позорным поражением вооруженных сил.

В тюрьме Дикки и остальные заключенные могли развлекать себя лишь тем, что смотрели через зарешеченную дверь на маленькую заросшую травой площадь, рощицу апельсиновых деревьев, красные черепичные крыши и глинобитные стены нескольких маленьких магазинчиков.

На закате через площадь потянулась печальная процессия женщин с грустными лицами, которые несли в руках жареные плантаны, кассаву, хлеб и фрукты. Каждая из них несла пищу одному из несчастных узников, томившихся сейчас за этими железными решетками – каждая все еще надеялась когда-нибудь получить обратно своего мужа и потому снабжала его пропитанием. Два раза в день – утром и вечером – разрешалось им приходить. Ибо тем, кого республика принудительно держала у себя в гостях, она в достатке давала воду, но не пищу.

Вечером часовой выкрикнул его имя, и Дикки подошел к зарешеченной двери. Там стояла его маленькая святая, на ней была черная мантилья, полностью закрывавшая голову и плечи, лицо ее было торжественно-печально, а ясные глаза ее смотрели на него с такой тоской, как будто хотела она силою своего взгляда сломать решетки и освободить своего любимого. Она принесла ему жареного цыпленка, несколько апельсинов, dulces и буханку белого хлеба. Полицейский осмотрел продукты и передал их Дикки. Паса говорила как всегда спокойно, и голос ее звучал подобно флейте. – Ангел жизни моей, – говорила она ему, – пусть не продлится долго наша разлука. Ты должен знать, что жизнь моя невыносима, когда тебя со мною рядом нет. Скажи мне, могу ли я сделать для тебя хоть что-нибудь? Если же нет – я буду ждать, но долго я ждать не смогу. Я снова приду к тебе завтра утром.

Сняв туфли, чтобы не тревожить сон своих коллег-заключенных, Дикки полночи ходил по камере из угла в угол, проклиная отсутствие денег и его причину – какой бы она ни была. Он отлично знал, что за некоторую сумму его бы выпустили немедленно.

В течение двух следующих дней Паса приходила к нему в назначенное время, утром и вечером, и приносила еду. Каждый раз он нетерпеливо спрашивал, не было ли ему какого-нибудь письма или пакета, но она лишь грустно качала головой.

Утром третьего дня она принесла только маленький кусочек хлеба. Под глазами у нее были темные круги, но выглядела она как всегда спокойно.

– By jingo[207], – воскликнул Дикки, который говорил теперь вперемешку то по-английски, то по-испански, – что это за сено, muchachita[208]? Неужели ты не могла добыть для своего мужа чего-нибудь получше?

Паса посмотрела на него с нежностью и осуждением – так, как мать смотрит на своего любимого, но капризного малыша.

– Дикки, нужно ценить то, что у тебя есть, – сказала она низким голосом, – потому что на ужин не будет ничего. Я истратила уже все – до последнего сентаво.

И она еще сильнее прижалась к решетке.

– Продай товары из магазина – возьми за них, что дадут.

– Разве я не пыталась? Разве не предлагала эти товары за десятую часть их цены? Но никто не дает ни песо. Во всем городе нет ни реала, чтобы помочь Дикки Мэлони.

Дикки от злости сжал зубы.

– Это все comandante, – сердито прорычал он. – Это он все подстроил. Ну, ничего, подождем, пока сдадут козыри…

Паса понизила голос почти до шепота.

– Послушай, сердце моего сердца, – сказала она ему, – я стараюсь быть храброй, но я не могу жить без тебя. Три дня уже прошло…

В складках ее мантильи Дикки заметил слабый блеск стали. Она взглянула на него и увидела, что его обычная улыбка исчезла, лицо сурово и страшно, а взгляд полон решимости. Но вдруг он резко поднял руку, его улыбка вернулась к нему и засверкала у него на лице, как солнечный зайчик. Из гавани донесся хриплый рев сирены прибывающего парохода. Дикки окликнул часового, который расхаживал за дверью: