– Ага. Странное ощущение. – Я попробовал пространство перед собой рукой, но невидимого препятствия больше не было. – Что это?
– Леха, не нравится мне это все. Ты уверен, что нам надо идти дальше?
– Не знаю. Я вообще ни в чем не уверен. Но стоять тут тоже не дело.
Меня успокоило то, что окружающий нас мирный сельский пейзаж никак не изменился. Солнце ярко светило, птички пели, бабочки летали, нарядные красные крыши вдалеке никуда не исчезли. Вот только появился какой-то тяжелый глухой шум, будто где-то неподалеку завели мощный трактор. Мы шли дальше по полю, и я совсем забыл про странное невидимое препятствие, но тут…
– Хальт!
Я тут же остановился, Хатч, глядя на меня, тоже. Из кустов на обочине поля немедленно показалась нелепая и неожиданная фигура. Нелепая потому, что я меньше всего ожидал встретить здесь человека в форме Вермахт Хеер.
– Хальт! – повторил человек, направив на нас дуло винтовки. – Хенде Хох! Их верде шиссен!
Я немедленно поднял руки. Эту команду понял бы даже тот, кто совершенно незнаком с благозвучным языком герра Гете и группы «Раммштайн».
Парень с винтовкой смотрел на нас совсем неблагожелательно. Я заметил, что петлицы на его серой полевой форме черные. Эсэсовец. Черт, откуда тут эсэсовцы?
Куда это нас опять закинуло, мать его тру-ля-ля?!
Между тем из кустов появились еще два парня, крепкие, в форменных камуфлированных куртках с закатанными рукавами, в кепи и с автоматами наизготовку.
– Похоже, американцы разбомбили бродячий цирк, и две ряженые обезьяны уцелели, – сказал по-немецки один из них, подойдя к нам ближе. – Кто такие?
Я лихорадочно соображал. Отвечать по-немецки нельзя: примут за шпиона или дезертира. По-русски – тем более. Задержавший нас солдат быстро обыскал нас с Хатчем, забрал у менестреля гитару, у меня меч, кинжал и метательные ножи, легонько так ткнул дулом винтовки в живот, засмеялся.
– Гляди, Матиас, у него меч за спиной! И куча ножей, – сказал он. – Французский маки с прадедушкиными ножиками для паштета.
Французский. Ага, значит, мы во Франции. Я понял, что рискую, но деваться было некуда.
– Месье! – заговорил я по-французски, стараясь придать своему лицу максимально идиотское выражение. – Мы с другом просто актеры. Идем в… Моравилль. Не стреляйте, месье! Мы сдаемся.
– Слушай, Пауль, ты вроде немного понимаешь язык лягушатников, – сказал товарищу тот, кого звали Матиасом. – Ну-ка поговори с ними.
– Кто вы такие? – спросил меня Пауль. Французский у него был отвратительный, но я радостно закивал.
– Месье, мы актеры, – начал объяснять я. – Меня зовут… Ален Делон, а моего друга, – и я показал на Хатча, – Шарль Азнавур. Мы попали под бомбежку, компрене? Американцы разбомбили нашу съемочную группу. Мы снимали кино. Все погибли, а мы заблудились. Нам надо в Моравилль. Вы знаете, где здесь Моравилль?
– Что он там несет? – спросил Матиас.
– Говорит, что они актеры и попали под бомбежку. – Пауль направил на меня автомат. – Пойдете с нами, лягушатники. Марширен марш!
– Хатч, – зашептал я менестрелю, когда нас под прицелом повели в сторону поселка, – главное, молчи и делай вид, что ты немой и глухой!
– Почему?
– Потому что ты контуженый. Бомбой тебя шарахнуло. «Грэнд Слэмом»,[3] прямо по черепушке. Понял?
– Они нас убьют?
– Может быть. Но пока хотят куда-то отвести. Крепись, братан.
Лицо Хатча приняло страдальческое выражение. Я с ужасом подумал о том, что будет, когда эсэсовцы откроют чехол и увидят его американскую гитару. И как мне объяснить, почему оружие у меня не бутафорское, а самое настоящее. Разве только продолжать разыгрывать кретина. Но долго это не сработает, это только в старых советских фильмах немцы были глупыми.
Шли мы долго. У меня от страха и жажды совершенно пересохло во рту, а ноги дрожали. Хатч выглядел не лучше. Наконец нас привели в деревню. Это было что-то вроде военной базы: на входе в село стояли блокпосты, а в поле я увидел зенитные батареи, аккуратно обложенные мешками с песком. Повсюду было полно немецких солдат, и смотрели они на нас совсем не благожелательно. В центре деревни, перед ратушей, превращенной в штаб, была устроена настоящая выставка техники – несколько кубельвагенов, шикарный черный кабриолет «Опель-адмирал», пара гановагов, грузовики, мотоциклы, хищно выкрашенные в зеленый, бурый и черный цвет. Весь этот парад технического немецкого гения впечатлил бы любого ценителя антикварной техники. Впрочем, лоск с этих машин давно сошел, а некоторые и вовсе выглядели так, будто их пригнали со свалки. Видимо, совсем недавно эти тачки были в бою. Чуть дальше стоял громадный «тигр»; я и не представлял себе, каких размеров в реале был этот танк. Тут к нам подошел офицер в полевой форме, рыжий, с колючими глазками. Наши конвоиры объяснили ему ситуацию.
– Диверсант? – Офицер ткнул меня рукой в перчатке в грудь. – Маки?
– Месье, – затянул я Лазаря, – я и мой друг актеры. Попали под американские бомбы. Мой друг тяжело контужен. Мы шли в Моравилль, понимаете?
– В подвал их, – коротко приказал офицер и отвернулся.
Я было попытался продолжить разговор, но эсэсовцы нас схватили и потащили к ратуше. Похоже, у нас появился шанс пожить еще некоторое время.
Глава двадцать шестая
Сержант Тога Мейсон
И на кой тебе английский? В этой системе даже вирусы русифицированы.
Подвал под ратушей оказался банальным винным погребом. Едва за нами захлопнули похожую на двустворчатый люк дверь, как я активировал свой «Светляк», и мы смогли оглядеться. Здесь было полно бочек всех размеров. Холодно, темновато, но сухо и чисто. А в углу погреба спал на грязном матрасе еще один узник, молодой парень лет двадцати пяти от силы. На парне была английская военная форма.
– Военнопленный англичанин, – шепнул я Хатчу. – Разбудим?
– А стоит?
– Поговорим. Может, узнаем что-нибудь интересное.
Я подошел к англичанину и легонько потряс его за плечо. Когда парень открыл глаза, я выдал самую приветливую улыбку и сказал:
– Hi, cham. Nice to meet you.
Парень посмотрел на меня с удивлением. По виду это был типичный англичанин – рыжий, с мелкими чертами лица и светлыми глазами. Левая бровь была рассечена, губы вздулись, на скуле темнел здоровенный синяк.
– Don’t be afraid, friend, – сказал я и протянул ему руку. – We are with you.
Англичанин нерешительно протянул мне руку, но на его лице по-прежнему было написано недоумение. Ох уж эти англосаксы! Сноб на снобе…
– Prisoner of war? – продолжил я. – So we are. Very sad, isn’t it?
– Слушай, Леха, он какой-то странный, – шепнул Хатч. – Он вроде как не понимает. Может, у тебя с произношением что-нибудь не так?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});