момент:
«Четыре с половиной месяца село было оккупировано немцами, срок по тем временам долгий. Старостой немцы назначили престарелого Савватия Зайцева — „деда Савку“. Долго и упорно он отказывался от этого, но односельчане уговорили — все-таки свой. В селе знали, что Зайцев делал все, чтобы уберечь людей от беды. А когда изгнали немцев, осудили его на десять лет за „измену Родине“. Сколько ни писали мои односельчане о том, что служил он оккупантам не по своей воле, что многие лишь благодаря ему остались живы, ничего не помогло. Так и умер дед Савка в тюрьме как „враг народа“.»
Так и встает перед глазами картина, как культурные и вежливые немцы долго и нудно уговаривают «престарелого», чтобы он послужил фатерлянду, а «престарелый» ломается, как целка. Тогда немцы культурно и вежливо обратились к народу: уломайте, граждане колхозники, старца послужить рейху. На кой нужен был немцам в старостах «престарелый» и почему именно он — непонятно. Если только не принимать во внимание желание Горбатого использовать любой повод, чтобы плюнуть в Советскую власть. Не только можно выдуманные репрессии про своих дедов использовать, но даже история про немецкого старосту сгодится.
И даже такое, когда он писал о возвращении отца с фронта:
«Отец очень изменился — он был в военной форме, с орденами, я вырос. Но самое главное — отец увидел меня тощего, в самодельной одежке, и я услышал его слова, сказанные с такой горечью, что они врезались в память: „Довоевались!“»
Что, Михаил Сергеевич, воевать не нужно было? Нужно было сдаться? Очень сильно я сомневаюсь, что ваш папа, вернувшись с фронта с медалью «За отвагу» и двумя орденами Красного Знамени, да еще и членом партии, как вы сами утверждаете, мог ляпнуть такую глупость.
* * *
Дальше в биографии Михаила Сергеевича начинается «комбайнерство». В кавычках потому, что никогда никаким комбайнером Горбачев не был, хотя на это указывают все официальные источники о его биографии, более того, кажется, комбайн он только со стороны видел.
Как сам он излагает в своей книге, летом, будучи школьником, он работал на жатве с отцом на комбайне. Героически работал. Пальцы от мозолей потом не мог согнуть и даже от напряжения кровь носом шла. И такое геройство проявил, что стал даже орденоносцем:
«…тогда с 1947 года действовал Указ Президиума Верховного Совета СССР: намолотил на комбайне десять тысяч центнеров зерна — получай звание Героя Социалистического Труда, восемь тысяч — орден Ленина. Мы намолотили с отцом 8888 центнеров. Отец получил орден Ленина, я — орден Трудового Красного Знамени. Было мне тогда семнадцать лет, и это самый дорогой для меня орден. Сообщение о награде пришло осенью. Собрались все классы на митинг. Такое было впервые в моей жизни — я был очень смущен, но, конечно, рад. Тогда мне пришлось произнести свою первую митинговую речь.»
Начнем с того, что я тоже, в таком случае, был комбайнером. И мой родной брат. И куча моих сверстников-пацанов. Потому что масса сельских ребятишек вплоть до 80-х годов летом, на школьных каникулах, подрабатывали на уборке зерновых помощниками комбайнеров. Как и Горбачев. Только мы никогда себя комбайнерами не называли, потому что помощник комбайнера — это пацан на подхвате у комбайнера. Работа совсем не сложная и не трудная, как на ней можно мозоли заработать, да еще такие, чтобы пальцы не сгибались — ума не приложу. А чтобы уработаться до носового кровотечения — это совсем невероятно. Помощников комбайнеров у нас еще штурвальными называли. Главная обязанность — открыть вовремя бункер-накопитель соломы, вращая штурвал управления запорным механизмом бункера, да еще следить за наполнением зернового бункера. Да помогать комбайнеру со смазкой и мелким ремонтом. Всё.
Тем более, что в 47–48 годах работа помощника комбайнера была еще более простой. Горбачев не упоминает даже марки комбайна, на котором он с отцом работал, я, например, до сих пор помню, что у нас были комбайны СКД-5 «Сибиряк». Но это уже самоходный комбайн, комбайнеру уже нужно было и машиной управлять самому, поэтому помощнику приходилось следить еще и за тем, чтобы огрехов, не сжатых полос, не оставалось, больше головой вертеть приходилось и бегать по площадке у штурвала.
А Горбачевы могли работать только на несамоходном комбайне, самоходные в 1947 году только-только были разработаны. Скорей всего, они трудились на «Сталинце». Его тащил на сцепке трактор. И комбайнеру оставалось только следить за работой жатки. А уж помощнику кроме соломонакопителя вообще ничего не оставалось. Михаил Сергеевич вообще умалчивает о том, что в их «экипаже» еще и тракторист был, и если уж комбайнер был награжден орденом Ленина, то и трактористу такая же награда была положена.
Думаю, подросток Миша даже никогда не видел, как работают комбайны на жатве. Он видел комбайны уже только самоходные. И еще одна деталь:
«Отец отлично знал комбайн и меня обучил. Я мог спустя год-два отрегулировать любой механизм. Предмет особой гордости — на слух мог сразу определить неладное в работе комбайна. Не меньше гордился тем, что на ходу мог взобраться на комбайн с любой стороны, даже там, где скрежетали режущие аппараты и вращалось мотовило.»
После этих его слов можно со 100% уверенностью утверждать, что комбайнерская биография — художественный свист. Во-первых, со стороны жатки, там где режущие агрегаты и мотовило, забраться на комбайн просто невозможно. Лишиться конечностей — запросто. Во-вторых, первая же попытка подойти к комбайну со стороны работающей жатки закончилась бы такой оплеухой от комбайнера, что точно из носа кровавая юшка потекла бы. Это грубейшее нарушение техники безопасности и никакому мужику не нужно, чтобы его напарника-пацана покалечило на работе. Более того, за одну попытку слезть или забраться на движущийся комбайн комбайнер такого прыткого помощника сразу же пинками прогнал бы с поля. Помощник, тем более несовершеннолетний — его подчиненный