торчал у нее чуть что не целыми днями, и Наташа поневоле должна была благосклонно выносить его присутствие, ибо в это-то самое время и намеревалась вконец уже обобрать своего пламенного поклонника.
XXXV
НЕОЖИДАННОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ И ЕЩЕ БОЛЕЕ НЕОЖИДАННЫЙ ДЛЯ ГАМЕНА ИСХОД ЕГО
Баронесса родила мальчика. Старый князь пришел было немножко в недоумение от некоторой преждевременности родов, но совокупные усилия акушерки, доктора Катцеля и отчасти самой роженицы с полным успехом убедили его наконец, что преждевременные роды — явление довольно обыкновенное и в данном случае вызвались, во-первых, нравственным потрясением, во-вторых, простудою. Нравственное потрясение, как уверила его баронесса, заключалось в неожиданном письме ее мужа, где он извещал о намерении своем приехать в Петербург, — стало быть, можно судить, какое впечатление долженствовало вызвать это обстоятельство в ней, женщине столь сильно увлеченной другим, столь много любящей этого другого. Вторая же причина, которая, в связи с нравственным потрясением, вызвала преждевременные роды — по объяснению доктора и акушерки, — была не что иное, как простая простуда ног: баронесса неосторожно вздумала пройтись пешком вечером, в сырую и ветреную погоду. Князь бесконечно и очень горько упрекал себя перед нею за оплошность, за то, что недосмотрел и допустил ее, даже и «в свое отсутствие», сделать такую неосторожность. Утешился он только тогда, когда Herr Катцель уверил его, что родильница вне всякой опасности и ребенок, не доношенный без малого три недели, точно так же совершенно здрав и невредим и подает самые положительные надежды на дальнейшую прочность своего здоровья.
Чему хочется верить, тому веришь так охотно! И потому Дмитрий Платонович Шадурский убедился вполне опытными доводами врача и акушерки, а убедившись однажды, он уже просто купался в восторге от гордого сознания, что не только может быть отцом, но и есть уже отец на самом деле. Он приготовил в подарок дорогую, изящную шкатулку, в которой баронесса должна была найти двадцать пять тысяч банковыми билетами. Князь дарил ей это для ребенка, и хотя Хлебонасущенский сильно-таки крякнул, когда получил внезапное требование на такую сумму, тем не менее выдал ее, безнадежно махнув рукою: «Несись, мол, утлая ладья, куда бросает тебя рок; скоро от тебя и щеп не останется, а мне все равно: я уже в мирной пристани и благоразумно подберу твои остатки!»
На другой день после родов старому князю доложили, что его необходимо желает видеть по делу граф Николай Каллаш.
Шадурский приказал просить его в свой кабинет.
Венгерский магнат вошел с весьма серьезным, озабоченным видом, который ясно изобличал, что привело его сюда дело важного свойства.
— Я приехал к вашему сиятельству, — начал он джентльменски-официальным тоном, — по поручению моего близкого друга, брата баронессы фон Деринг, господина Карозича, который дал мне полномочие для объяснения с вами.
Старый гамен сильно-таки смутился от такого непредвиденного начала и растерянно объявил, что он готов выслушать.
— Ваше сиятельство, конечно, должны предвидеть, что нам предстоит разговор вполне откровенный, — продолжал почти тем же тоном Каллаш после своего приступа. — Господину Карозичу вполне сделались известны отношения ваши к его сестре. Он догадывался о них еще гораздо ранее, но… я полагаю, вы оцените то чувство деликатности, которое заставило его молчать до сих пор, когда уже появились полные последствия ваших отношений.
Князь Шадурский, молча и сидя, слегка нагнулся корпусом в коротком полупоклоне.
— Господин Карозич желал бы знать ваши намерения относительно этого ребенка, — продолжал граф. — В какие отношения намерены вы стать к нему?
— То есть… как в какие отношения? — возразил гамен, не вполне еще оправясь от своего смущения. — Я готов сделать все, что могу…
— Мне остается только от лица господина Карозича искренно благодарить вас за такую готовность, но господин Карозич, конечно, пожелает знать более определенным образом, в чем именно оно заключается?
Старый князь замялся. Он не знал и не сообразил еще, что ему ответить на столь положительный вопрос.
— Я… я, право, не знаю, как вам это сказать… Я обдумаю, — затруднительно пожал он плечами.
— В таком случае обдумаем вместе. Ум — хорошо, два — лучше, говорит ваша русская пословица.
— Я уже кое-что сделал, — мало-помалу оправлялся Шадурский, — это, конечно, немного… что мог, в первую минуту… но я сделаю гораздо больше.
— То есть что же именно? Ваше сиятельство должны извинить меня за такие настойчивые вопросы, но… вы понимаете…
— О да, конечно! — подхватил гамен. — Я охотно готов объяснить вам!.. Долг отца… я это понимаю… и потому… на первый раз я уже обеспечил участь моего ребенка двадцатью пятью тысячами рублей.
— Хм… Это, конечно, так, но… — раздумчиво замялся Каллаш, — но… не находите ли вы, что подобного рода отношение к ребенку любимой женщины будет весьма оскорбительно для его матери? Это можно очень удобно и даже с большим для себя достоинством сделать для какой-нибудь танцовщицы, для содержанки; но не думаю, чтобы можно было с тем же достоинством поступить таким образом относительно баронессы фон Деринг. Баронесса не содержанка; баронесса полюбила вас искренно и без расчета… Да Боже мой! Кому же лучше и знать про это, как не вам самим!
— О да, да!.. О да!.. Я знаю, знаю!.. — залепетал князь, снова приходя в свою масляную восторженность.
— Вам известно светское положение баронессы, стало быть, вы можете оценить и ту жертву, какую она приносила для вас, поддавшись и своему, и вашему увлечению.
Эти слова мягким елеем ложились на ловеласовское самолюбие старца; они ласкали его ухо и льстили тщеславной гордости; князь осязательно мог убедиться теперь, что не только он сам, но и другие считают его романтическим героем-победителем неприступного сердца прекрасной светской женщины.
— Вам известно, что она замужем, — продолжал граф, — и до связи с вами светская молва ни на кого не могла указать как на ее любовника, поведение ее было безукоризненно, и тем серьезнее должны быть теперь ваши обязательства относительно вашего ребенка.
— Но что же мне сделать? Научите меня — я заранее на все согласен для этой женщины! — воскликнул Шадурский, протянув гостю обе руки, как бы в знак полной своей готовности. — Я теперь вдовец, я готов начать бракоразводное дело и… даже жениться на ней! Я на все готов!
— О, конечно, это было бы самое лучшее, что только могли бы вы сделать, но… к сожалению, баронесса католичка, ее муж тоже католик, а вы знаете, как у них трудно даются разводы! Да и потом, согласится ли еще барон? Это вопрос! А я сильно сомневаюсь в его согласии… Напротив, сколько мне известно от Карозича, он, кажется,