Ясно, что все эти ссылки — лишь попытки подкрепить мысль, но не ее источники. Что же касается утопий XVI–XVII веков — сочинений англичан Мора и Уинстенли, итальянца Кампанеллы и своего соотечественника Верраса, всяческих модных в XVII и XVIII веках романов-путешествий и описаний неиспорченного быта «добрых дикарей» — ничего этого Мелье просто не читал. Очень далеко от его строя мыслей лежали усилия утопистов расписать до деталей строй и жизнь порожденного их фантазией идеального общества.
Спрашивают: может быть, в таком случае Жан Мелье извлек идею отмены частной собственности и введения общей собственности из бытовых пережитков французской деревни? Каждая деревня, каждый приход именовались «общиной» и имели то больше, то меньше черточек хозяйственной общности. Разумеется, и этой опоры не упустил глаз Мелье. Но если он и упоминает об этих остатках общинных отношений с сочувствием, то прибавляет: люди уже почти ничем не владеют сообща, если не говорить о монашеских орденах; что касается приходов или общин мирян, то, если у них и есть немного благ в общем владении, это составляет такую малость, что не стоит и говорить об этом, ибо это почти ничего каждому крестьянину не дает.
Спрашивают: ну откуда же в таком случае взял Мелье такую смелую, такую отвлеченную идею, как уничтожение частной собственности?
Мы уже видели откуда: из частной собственности. Да еще из одинаковости стихийного обращения с ней в ходе народных бунтов. Он только обобщил множество разрядов, видов и форм доходов и имуществ в окружавшей жизни. То, что он унаследовал из книг и культуры XVII века, надо видеть не в отдельных мыслях, а в высоком искусстве мысли. У XVII века, века логики, Жан Мелье взял логику. О сложной жизни простого народа он мыслил, как мыслит и астроном, геометр, механик: логично.
У него получилось уже известное нам обобщение. Оно предельно широко, в этом смысле абстрактно, хоть и передано сочными жизненными красками Рабле.
«В самом деле, посмотрим: что происходит от этого распределения благ и богатств земли в частную собственность для использования их порознь, отдельно от других, как каждому вздумается? Происходит то, что любой старается получить их возможно больше всяческими путями, как хорошими, так и дурными; ибо жадность ненасытна и в ней, как известно, корень всех зол. Оттого и получается, что одни имеют больше, другие меньше, а часто одни забирают себе все, остальным не принадлежит ничего. Одни хорошо питаются, отлично одеваются, имеют превосходное помещение, прекрасную обстановку, спокойный ночлег ч добротную обувь, а другие плохо питаются, плохо одеты, живут в плохих помещениях, имеют плохой ночлег и плохо обуты; многие не имеют даже угла, где приклонить голову, обречены изнемогать от голода и коченеть от пронизывающего холода. Оттого одни опиваются и объедаются, роскошествуют, другие мрут с голоду. Оттого у одних почти всегда веселье и радость, другие же все! да в печали и трауре. Оттого одни живут в чести и славе, другие в грубом невежестве и презрении. Оттого одним прямо-таки нечего делать, всего и дела у них, что отдыхать, играть, гулять, спать сколько вздумается, пить и есть всласть да жиреть в приятной праздности, полной неги; другие изнемогают в работе, не имеют отдыха ни днем, ни ночью и кровавым потом обливаются, добывая хлеб свой. Оттого богачи, в случае болезни или какой нужды, получают помощь и уход, любые отрады, утешения, целебные снадобья, какие только доступны человеку, бедняки же покинуты, заброшены, умирают без помощи и лекарств, без утешения в своем горе. Причем часто лишь самое малое расстояние отделяет этот рай от этого ада; подчас лишь ширина улицы или толщина стены…»
Короче, но не менее образно выразил Мелье эту противоположность еще и такими словами — богачи и сильные мира похищают у бедняков лучшую долю плодов их труда — оставляют им лишь мякину от того доброго зерна, лишь подонки от того доброго вина, которые те производят столькими усилиями, стольким трудом
Такова противоположность, так кричит контраст черного и белого. Но мало того, эта противоположность и приковывает одну сторону к другой: такая неравномерность, говорит Мелье, не только несправедлива, но она и ненавистна, потому что «ставит массу простонародья в полнейшую зависимость от знатных и богатых».
Вот что стало с единой субстанцией, трудом и с добываемыми им плодами земли. Субстанция раздвоилась. Все виды доходов, все виды имущества и богатства — это одна и та же субстанция, присвоенная кучкой собственников и противостоящая морю трудящейся и неимущей бедноты. Ближайшей логической целью этого обобщения является у Мелье вывод такой перевернутый вниз головой здравый смысл, такая завершенная и универсальная несправедливость служат доказательством отсутствия христианского бога, — одним из восьми подробных доказательств, составляющих «Завещание» Мелье.
Но отточенное оружие отвлеченной и ясной мысли, которое вольнодумный XVII век вложил в руки сельского кюре, научило не только строить систему доказательств и систему мира. Оно же и атаковало этот мир. «Все перевернуто вверх дном коварством людей, или же бог не есть бог, ибо невероятно, чтобы бог желал терпеть подобное попрание справедливости», — цитирует Мелье некого мыслителя. Мелье разделяет это утверждение на два. Действительно, раз так, бог не есть бог, проще — его нету. А если все перевернуто вверх дном, естественный разум и естественная справедливость требуют перевернуть все обратно.
Оказывается, доходы тех, кто угнетает и разоряет народ, — «общественное воровство». Значит, надо положить конец воровству. Напротив, единственный и настоящий «первородный грех» бедных людей — «это их рождение в бедности, в нужде, в зависимости и под тиранией сильных; надо их освободить от этого отвратительного и проклятого греха».
Поистине это звучит голос самого Разума, который либертины неосторожно раскрепостили, как выпустил джинна из бутылки герой известной арабской сказки.
Это та самая неумолимая логика, которой учили Декарт и Паскаль, Арно и Фонтенель. Раз нечто противоречит разуму, оно должно быть приведено в соответствие ему.
Значит, люди обязаны установить новый порядок — порядок общности, порядок коммунизма. «Надо повсюду установить, — настаивает на этой логике Мелье, — законы и правила, сообразные здравому смыслу, справедливости и естественному равенству. Тогда никому не покажется грудным разумно подчиниться этим законам и правилам, так как разум является общим для всех людей, для всех народов и наций на земле. Они, быть может, ничего больше и не хотят, как следовать правилам здравого рассудка и естественной справедливости. Может быть, в этом было бы и единственное средство объединить все умы людей и прекратить между ними все кровавые, жестокие, пагубные раздоры. И это было бы единственным средством, которое доставило бы повсеместно людям неоценимое богатство мира и неисчерпаемое изобилие всех благ. Сделало бы их вполне счастливыми и довольными жизнью».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});