Читать интересную книгу Чужая луна - Игорь Болгарин

Вечером Григорий Силыч велел молодому казаку, неотступно при нем состоящем в ранге адъютанта, позвать на торжественные проводы Ивана Игнатьевича и четырех своих подчиненных, произведенных им в звания младших урядников.

Гости степенно уселись за стол, на который хозяйка постелила чистую домотканую скатерть и выставила на него угощение: высокую паляницу из очень светлой муки, два деревянных подноса с мелкой жареной рыбой (что-то вроде сардин) и глубокую миску с медом.

Какое-то время, как этого требовал этикет, ели молча, о деле не говорили. По примеру хозяина, брали рыбу за хвосты, а хлеб краюхой макали в мед. И лишь когда хозяйка принесла узвар, прихлебывая его из большой глиняной кружки, атаман сказал:

— Ты, Иван Игнатьич, як до патриарха взойдешь, допрежь всего — на колени. Руку протяне за письмом, шо я тебе зараз дам, цалуй руку. Так у их полагаецца.

— Знамо дело. И на Афони тож так.

— И шапку допрежь сыми.

— Як водица. Не впервой.

Григорий Силыч потянулся к полке, достал оттуда полотняную торбочку с плетеным гайтаном, сказал:

— Тут письмо до патриарха, сховаешь за пазуху. В ем усе атамански слова про наши беды. Сам тож не молчи. Скажешь: мол, атаман зычит вашему преосвященству здоровья на долгие лета. И усе наши селяне тож. Живем де, як нехристи, церква есть, а поп престависи. У письме я про энто прописав. Про себя молви: дьякон, мол. А опосля ласково так спитай, чи не изволять их преосвященство рукоположить тебя, сирого, на нашую церкву? А ежли не изволять, то, можа, кого другого до нас пришлють? Запомнив?

— Знамо дело.

— Ежли спытають их преосвященство про жизню нашую, скажи без утайки: живем, мол, у турка, як собака у поганого хозяина. Допрежь, у румынов, ще хужеее жилы. Старый турчин хорошо прийняв нас. А молоди турчины, энти совсем други. Великие притеснения од их терпим.

Потом стали обсуждать дорогу. Через Константинополь никто не посоветовал. Просто так не уедешь. Надо у турецких властей за немалую плату выправить тезкере (проходное свидетельство, иными словами, разрешение на выезд). На это кроме денег уйдет не меньше недели. Потом еще билеты на пароход надо купить — тоже удовольствие не из дешевых. А атаманская казна почти пуста.

Решили, что до болгарской границы и дальше, до мыса Калиакра, Ивана Игнатьевича проводят двое сельских казаков. Это безопасно: давно проверено, ночью границу никто не охраняет. А на мысе Калиакра, на маяке, служит смотрителем атаманов родич. Не бог весть какая родня — троюродный брат, но все же. У него все друзья — контрабандисты, часто ходят в Россию. Он поможет Ивану Игнатьевичу. А нет, то присоветует, что дальше делать. В беде не оставит.

Напоследок, на прощанье, хозяйка дома вынесла гостям квадратный штоф. Стекло было давнее, мутное, в нем лениво покачивалась медового цвета жидкость. Григорий Силыч объяснил, что это коньяк его собственного приготовления.

Наполнив коньяком большую глиняную кружку, атаман произнес приличествующие случаю слова:

— Скатертью тебе путя, Иван Игнатьич. Будем ждать твово вороття, як соловей лета.

Он выпил, крякнул, передал чашу другому. Прежде чем отхлебнуть из кружки, каждый приговаривал:

— Христос посредь нас!

И все дружно отвечали держащему кружку:

— И есць, и буде навеки!

После первого круга кружки атаман сказал:

— Выпьем ще по одной, бо только бусла на одной ноге стоить.

После второго круга атаман вновь произнес:

— У казака пистоль и шабля. Выпьем по третьей, шоб и спыс не тупывся.

И когда в кружку вылили остаток и штоф опустел, прежде чем глотнуть с кружки, атаман вновь сказал:

— У коня четыре ноги. Выпьем по четвертой, шоб конь в дорози не спотыкався.

Едва рассвело, Иван Игнатьевич пришел к атаманскому дому. Несмотря на такую рань его уже ждали двое молодых казаков в нарядных, стеганых на вате, бешметах, подпоясанные в талии широкими, украшенными серебром, ремнями. Это были Никита Колесник и Лука Черноус, которым надлежало проводить Ивана Игнатьевича через турецкую границу и доставить до болгарского мыса Калиакр на Черном море, и быть там до тех пор, пока случится оказия, и Иван Игнатьевич отправится в Россию. Трое сытых невыморенных коней, мирно пофыркивая, ожидали отъезда возле коновязи

Вышел из хаты атаман, хозяйским глазом с одобрением оглядел коней и сопровождающих дьякона казаков. Затем подошел к Ивану Игнатьевичу:

— Такое дело, брат Иван! — необычно обратился к нему, — В Расее усе упоминай. Усе, як есць, повызнай. Можа, и нам ужа пришел час Туреччину покидать. Ежли то правда и царя у их уже нету, можем возвертаться. Игнатов наказ не порушим.

— Знамо дело, — согласился Иван Игнатьевич.

Атаман достал из кармана своего бешмета кожаный гаманец, завязанный сыромятным шнурком. Глухо звякнуло его металлическое содержимое. Передавая гаманец Ивану Игнатьевичу, атаман сказал:

— Не обессудь, здеся усе, шо наскреб. Казна пуста. По большести деньги турчански. Трохи болгарских. А рассейских никода в руках не держав.

Иван Игнатьич промолчал. Да и что тут скажешь? Про Россию они ничего не знали: ни про то, как и чем там люди живут, ни про то, какие у них там деньги ходят.

Колесник подвел к Ивану Игнатьевичу коня, помог на него сесть. Молодые провожатые легко взлетели на своих.

— Доброго путя! — сказал на прощание Григорий Силыч и слегка тронул круп коня Ивана Игнатьевича своей тростью-булавой. Застоявшийся конь взял с места в карьер. Его не сразу догнали сопровождающие.

Промелькнули ветряные мельницы, потянулись голые песчаные поля с важно разгуливающими по ним воронами. Спустились в овраг со звонко звенящим родником. Какое-то время ехали по узкой известняковой теснине, снова поднялись наверх. Оглянулись. Села не было видно. Лишь вдали, заброшенной могилкой, маячила маковка церкви с венчавшим ее чуть покосившимся дубовым крестом.

Ехали почти без отдыха. Лишь крепко пополудни остановились, покормили коней припасенным с собой овсом, попили из бочажка. И сами съели по лепешке, запив водой из того же бочажка, Вода была чистая и холодная — ломила зубы.

Еще засветло оказались возле турецко-болгарской границы. До ночи пережидали в неглубоком овраге, поросшим шиповником и гледом. Стреноженные кони мягкими губами обирали подмороженные коричневатые ягоды и хрустели еще не застаревшими ветками.

Границу перешли ночью без всяких приключений. Лишь однажды из кустов с шумом вылетела тяжелая ночная птица, похоже, сова, и с сердитым кугуканьем растаяла в темени. Ни дикого зверя, ни человека они не встретили. Охраняется ли здесь граница, им узнать так и не довелось.

В небольшом болгарском хуторке постучали в дом знакомого Никиты Колесника, попросились до рассвета немного отдохнуть. Хозяин привязал коней возле амбара и кинул им по охапке сена. Гостей устроил на сеновале. И, когда они уже улеглись, хозяин пришел к ним с бутылкой вина, с хлебом и с тарелкой холодного вареного мяса.

Плохо выспавшиеся, на рассвете они попрощались с гостеприимным болгарином и тронулись дальше.

Почти весь следующий день они ехали вдоль берега Черного моря. Хутора, села и мелкие городки объезжали стороной. Встречных людей сторонились, да и видели их мало. Зимнее солнце еще поднималось низко и совсем не грело. В поле крестьянину пока еще делать было нечего. Когда стало темнеть, они увидели вдали мигающий огонек. Они поняли, это светил и указывал дорогу морским путникам Калиакровский маяк. И им тоже.

Ивану Игнатьевичу сопутствовала удача. Родня Григория Силыча приняла их радушно. Года два от него не было никаких известий, и уже стали думать самое плохое. А тут гости с хорошими вестями.

Повезло Ивану Игнатьевичу и вторично. Этой же ночью он оказался в море под косыми парусами двухмачтовой фелюги, которая направлялась в Одессу, чтобы вывезти оттуда не успевшего бежать высокопоставленного царского чиновника. В этом деле не было никакой политики. Болгарские контрабандисты, как и все болгары, сочувствовали советской власти. И это предприятие было чисто коммерческим: за помощь в бегстве российские богачи хорошо платили.

Ивана Игнатьевича приняли на борт не только из родственных чувств к служителю маяка: из-за излишней легкости фелюгу необходимо было слегка загрузить, и его взяли, даже с удовольствием, вместо балласта.

Ночь выдалась ясная, звездная и безветренная. Большая луна упиралась рогами в густосинее небо. Паруса фелюги едва улавливали легкое дыхание воздуха. Какое-то время тихо плыли вдоль берега, и иногда настолько близко приближались к нему, что в кое-где освещенных окнах домов были видны тени передвигающихся в них людей.

Перед рассветом, когда на востоке едва затеплилась узкая полоска горизонта, капитан фелюги Атанас резко свернул вправо, чтобы затеряться в нейтральных черноморских водах. Встречаться с румынской морской полицией не входило в его планы.