Читать интересную книгу Альма - Сергей Ченнык

Досадно, что именно в это время отходившие стрелки поручика Култашова, уже штыками и прикладами отбивавшиеся от наседавших на них французов, пытались отойти к Брестскому полку, надеясь вместе с ним отбить атаку противника. Когда же Култашов дошел, наконец, до брестцев и, пытаясь зацепиться за них, развернул своих стрелков против французов, Брестский полк, как говорит «История Московского полка…», «…счел необходимым отступить, оставив московцев одних защищать эту позицию…».

Еще раз скажем слова благодарности поручику Култашову, одному из безвестных героев Альмы, у него хватило самообладания не броситься вслед за уходившими резервными батальонами. Может быть, только благодаря ему и его стрелкам молот французской атаки не обрушился на остальные батальоны московцев, давая возможность произвести перестроения.

Ну и несколько слов вслед покидавшему своих солдат генерал-майору Куртьянову: оказавшись тяжело раненым, он ушел на перевязочный пункт и больше его никто на Альминском поле не видел. Общее командование Московским пехотным полком принял на себя командир 3-го батальона.

Но пока еще Соловьев этого не знает. 3-й батальон Московского полка, не успев выйти к своему полку, был вынужден занять обособленную позицию восточнее Телеграфной высоты{478} — и «…правый фланг Московского полка оказался обнаженным, вследствие чего полк должен был еще податься правым флангом назад».{479}

Московский полк управлялся только формально. Каждый батальон действовал сам по себе и только по разумению батальонных командиров. Иногда и этот уровень управления разрушался, приводя к необъяснимым последствиям. Когда во время отхода в район телеграфа унесли на ружьях раненого командир 4-го батальона Московского пехотного полка майора Гусева, и командование перешло капитану Жохову, то, по воспоминаниям Бейтнера, последний начал «…уговаривать всех спешить уходить».{480}

Вот тут нам и будут особенно интересны воспоминания одного из тех, кто был в этот день в строю Тарутинского егерского полка и являлся не только очевидцем, но и участником происходившего. Речь идет о капитане Ходасевиче, много и часто цитируемом до сих пор. Но теперь настал, как говорится, «момент истины».

Со своего места в строю батальона, которым командовал майор Ильяшевич, капитан видел в основном движение британской пехоты. Сначала ничто не предвещало беды. Разгорелся Бурлюк — и внезапно перед батальоном показались группы пехотинцев, отступающих в беспорядке, это были солдаты бригады генерал-майора Аслановича. За ними отходили и два московских батальона — 1-й и 2-й.{481}

Вид резервных батальонов привел к первым вспышкам паники в рядах тарутинцев. Все считали, что сражение уже проиграно и о них забыли.

Почему?

Отчего резервные батальоны оставили свои позиции? Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Война — очень жестокая вещь, со многими непредсказуемыми психологическими факторами. В какой-то момент психика солдат резервных батальонов оказалась надломленной, и они не помышляли более ни о чем, как поскорее убраться с этого страшного поля…

Не смог справится с ситуацией и генерал-майор Асланович. «…Хотя резервные батальоны перед нами подвергались жестокому обстрелу, они оказались в таком беспорядке, что начали отступать без каких бы то ни было приказаний, а всего лишь по усмотрению их генерала Аслановича, которому нет извинений, в отличие от подчиненных ему новобранцев. Он дважды подъезжал к нашему генералу Кирьякову с просьбой о поддержке».{482}

Кстати, та самая артиллерия, стрелявшая рядом с ними, не самая ли лучшая поддержка?

Оправдывая брестцев и белостокцев, часто приводят аргумент, что будучи вооружены устаревшими ружьями, они просто не могли сдерживать французов, находясь под выстрелами на открытом склоне. Бесспорно, это так. Как и совершенной правдой является то, что на Альме пришла расплата за попытку превращения резервных и запасных бригад в полноценные боевые части. Великий Леер не мог сделать ничего, кроме как констатировать с горечью: «…наши запасные и резервные бригады в Крымскую кампанию — бригады лишь по названию, а в сущности полки… отличались крайней неудобоуправляемостью и представляли собой вполне анормальные тактические организмы».{483}

Дальше — больше: «…для успокоения совести назвали их бригадами; а в сущности принесли громадные жертвы людьми и деньгами, не достигнув никакой пользы на деле».{484}

В общем, ничего не меняется: хотели как лучше, а получилось…

Ждать подвига от таких формирований было бессмысленно, у Меншикова это знали, потому и поставили их не туда, куда нужно, а где придется.

Как воевали тарутинские егеря

Можем еще сто раз стыдить резервистов, но это ничего не меняет. Даже их уход не ставил Меншикова на грань поражения.

Но после этого случилось непоправимое. Это событие, на мой взгляд, и стало основной причиной поражения русской армии в Альминском сражении, и о нем стыдливо молчали и продолжают молчать многие. Многие, но не все. Участники сражения (Приходкин, Бейтнер), исследователи (Богданович) не только говорят об этом, но и считают тарутинцев одними из основных виновников трагедии.

Итак, через несколько минут, вроде бы стабилизировавшаяся благодаря стрелкам Култашова ситуация, усугубилась тем, что без всяких видимых причин Тарутинский полк вслед за батальонами брестцев и белостокцев начал отход по севастопольской дороге. Оставшись без пехоты, вынужденно снялись с позиций две батареи центра русской армии, своим огнем до этого успешно поражавшие дивизию принца Наполеона.

«Тарутинский полк …не оказывал никакой помощи в течение всего времени…, сначала отступили его 2-й и 3-й батальоны, а затем, глядя на них, отошли и все остальные…», — это о действиях тарутинцев говорит «История Московского полка…».

Уход не только возмутителен, он сразу стал напоминать предательство, и даже более чем. Командир 3-го батальона Московского пехотного полка подполковник Соловьев, отходя от Альматамака, «…рассчитывал укрыться за Тарутинским полком. Но этот полк, не допустив нас до себя, повернулся и ушел…», — вспоминал В. Бейтнер.{485} Он же с горечью употребляет в отношении тарутинцев такое понятие, как «трусость».

Тарутинский полк не сильно утруждал себя войной.

Первые ядра пролетели над ним, когда одна из четырехорудийных батарей Канробера (возможно, Круза), поддерживая зуавов и стрелков, открыла огонь по батальону тарутинцев: «Мы заметили опасность, угрожавшую нашему батальону со стороны четырех полевых орудий, открывших огонь с левой стороны и видневшихся за все еще горящими остовами стогов. Над нашими головами начали пролетать ядра».{486}

Дальше пошло «веселее» — и Ходасевич рисует картину полностью дезорганизованного подразделения.

«В это время позади нас проскакал дивизионный генерал-квартирмейстер; мы кричали ему, что нам необходима батарея. Он отвечал, что приказал подойти резервам, но ему было сказано, что они не двинутся с места без указания князя Меншикова. Здесь наши отважные товарищи, собиравшиеся ранее показать чудеса храбрости, закричали, что погибнут без поддержки артиллерии».{487}

И, что интересно, батарея пришла! Рядом с тарутинцами развернулись конно-артиллеристы.

«…B 20 минут подоспела батарея, которая вступила в бой с вражескими орудиями и отвлекла от нас вражеский огонь».{488}

Но страх уже проник глубоко под мундиры и парализовал волю. Судя по всему, командиры не слишком рисковали подвергать себя опасности.

«…Командир нашего батальона майор Ильяшевич боялся пострадать от огня неприятельских стрелков, а потому не садился на лошадь, но стоял рядом с нею, закрываясь корпусом коня от противника; командир полка поступил также, но для него это было более простительно, ибо он был в летах и немощен, получив звание генерал-майора за долгую службу».{489}

Естественно, что психологически не готовый к бою, командир не особенно утяжеляет свой мозг размышлениями о том, что нужно делать. У него только один алгоритм действий — найти повод и уйти от опасности, притом по возможности как можно дальше. Что и было сделано, едва только первые пули пролетели над головой.

«…Когда пули Минье начали достигать нашего батальона, майор решил, что пришло время отступить. Мы покинули позиции в низине, где располагались, и поднялись на холмы».{490}

Ну и, конечно, где малодушие, там и сарказм: вместо солдат в сражении участвовали их ранцы.

«…Только один батальон нашего полка был вовлечен в сражение; перед началом движения они сложили ранцы на землю на своей первоначальной позиции. Французы приняли ранцы за лежащих солдат и открыли по ним оживленный ружейный огонь. Командир 4-й легкой батареи полковник Кондратьев, человек весьма активный, подкатил 4 орудия к ранцам в ожидании подхода французов. Его ожидания оправдались — французы кинулись в штыковую атаку, но 4 пушки открыли по ним жесточайший огонь».{491}