левый глаз и, сквозь мутную пелену скорее угадал, чем разглядел, плавные очертания банки. В памяти, с трудом продираясь сквозь стоны и крики истерзанной головы, возникли первые два, чёрте почему знакомых слова: «тумбочка» и «огурцы». А уж после желанной искрой засветилось третье — «рассол»…
Это было оно — спасение. Путь к которому Яша преодолевал мучительно. Перед глазом дрожащими лебедушками проплыли руки. Тело само-собой, как на зов прекрасной сирены, начало поворачиваться набок. Грузный корпус разбитого баркаса скрипел и скрежетал. Еще громче затрещало в голове, заломило где-то в боку, и мир — зараза! — медленно и лениво отзывался на веление души.
Банка с рассолом — а именно она теперь и стала для Яши той необъятной вселенной, в которую необходимо было поскорее угодить, приближалась до жути неохотно. Почему — он не знал. Но полностью отдался инстинкту. Больше себя предложить было некому.
Наконец, ладони прижались к холодной поверхности стекла. Жалкий, но истошный сигнал слабеющей воли, уговорил их покрепче сжать сосуд со спасительной жидкостью. Те повиновались нехотя. Но повиновались.
Через долгие, долгие и неповоротливые века, которые сменили тысячелетия недвижимых времен, наполненных гадким, липким и леденящим кровь страданием, горло банки с огуречным рассолом оказалось у Яшиных губ. Он приподнял его выше и сделал первый, жадный глоток…
Все еще нависала тишина. Жуть безмолвия окутывала Яшу. Но рассол уже губил боль. Он проникал в Яшину глотку, в Яшин организм и душу. Ласкал и успокаивал.
В этом безвременье вновь послышался первый, робкий птичий шепоток. Еле различимый поначалу, он окреп, усилился и постепенно присоединился к живительной силе рассола. На этот раз Яшу охватило счастье. Теперь щебетание вдохновило его! Где ж вы, птички, раньше были, как спалося вам в ночи… — бойким ритмом пронеслось вдоль правой щеки. Он возликовал. Ах, как прекрасен мир на рассвете. И птицы. Их легкий, игривый свист… Пусть поют.
В голове выстроилась курносая, долговязая рифма и весело на одной ножке поскакала влево. Покой — уют, снуют — жуют, салют — верблюд… А птицы пели и утро разгоралось.
Чувствуя, как огуречный рассол стекает за уши, Яша глотал его с томной радостью и оживал… как поэт.
АРТИСТ И ЭСКУЛАП
Виктор Иваныч с тоской глянул за окно. На душе стало совсем мерзко. Дождь лил не переставая. Стук капель по подоконнику, напоминая об ипотеке и зубной боли, раздражал доктора. Как и часы на стенке, которые показывали половину пятого. Он опустил голову, взялся за перо и начал строчить диагноз своим «фирменным» почерком.
Единственный в клинике Виктор Иваныч заполнял карточки больных разборчиво, чем очень гордился. Писанина успокаивала. Тем более, на сегодня прием окончен, а значит, спешить некуда. Куда вообще может торопиться человек с ипотекой на шее?
Доктор опять глянул в окно, еще раз где-то глубоко в душе расстроился, но продолжил писать. Это, правда, — успокаивало.
Минут через десять он оторвался от занятия и задумчиво уставился на кожаный портфель, который одиноко притулился у ножки стула. Его размышления перебил стук в дверь. Робкий, но настойчивый.
Виктор Иваныч подался вперед, приподнял перо над бумагой, замер на секунду и молвил печально:
— Да.
Дверь неслышно приоткрылась и в неё, выставив вперед ногу в резиновом сапоге, наполовину протиснулся странный субъект.
— Позволите?
Доктор отрицательно мотнул головой:
— Мой прием окончен, гражданин. Вот последняя карточка…
Пока он говорил, странный субъект шагнул в кабинет второй ногой и мягко притворил за собой дверь.
Мужчина, обутый в два резиновых сапога с высокими голенищами, и правда выглядел странно. Стрелки тщательно отглаженных светло-серых брюк, твидовый пиджак с паше в нагрудном кармане и шейный платок за откинутым в стороны воротником рубашки придавали ему какой-то «жениховский» облик. Сапоги, несмотря на уличную сырость, блестели чистотой.
Виктор Иваныч потрогал языком больной зуб и с удивлением обнаружил, что тот не ноет. Это изменило его настрой. Он еще раз осторожно пошевелил языком и чуть не улыбнулся.
Гость смотрел на него в упор:
— Приветствую вас, уважаемый доктор. Зачтется вам на небесах. Мне нужен, нужен совет. Не терпит промедленья!
Хозяин кабинета невольно усмехнулся такому обороту. Подумалось: «Во, танцор!»
— Хорошо. Проходите. Садитесь.
Незваный гость, превратившись в пациента, шагнул к столу и, скрипнув сапогом о сапог, живо сел на стул.
— Карточку взяли?
— Да-с, вот, — посетитель протянул заполненный формулярчик, толщиной в два листа. — Отвоевал у барышни в регистратуре. Покорнейше, покорнейше прошу простить за вторжение в неурочный час. Только исключительные обстоятельства привели меня. Поэтому посмел настаивать на трате вашего драгоценного времени, — и замолчал.
Виктор Иваныч, зная многолетним опытом, как, если что, приструнить пациента, который нарушает расписание часов приема, на этот раз был спокоен. То ли внешность, то ли манера изъясняться, то ли чистые сапоги показались ему забавными. А может потому просто, что зубная боль отпустила. Но, порядок есть порядок, — он наклонил голову и продолжил писать.
В кабинете воцарилась торжественная тишина. Дождь ослабел, странный субъект, по виду все же плохо напоминавший настоящего пациента, медленно потирал ладони и вкрадчиво молчал. Доктор дописал последние строки острого респираторного диагноза.
— Ну, что у вас? — Виктор Иваныч положил перо на стол и поднял, наконец, взгляд на пришедшего.
Тот часто заморгал и с едва заметной улыбкой, не меняя прямой позы, продолжил в своей манере:
— Беда, уважаемый доктор! У меня плохие ощущения. Я не спал сегодня. Ужасно колет в боку…
— Справа?
— Что, простите?
— С какой стороны колет?
Пациент тут же откинул полу пиджака и указал на правый бок:
— Вот здесь, доктор. Вот тут, — он начал водить ладонями, словно делая магические заклинания, не прикасаясь к жилетке и широко растопырив пальцы. — Ужасные боли, ужасные. Хуже! Я начал подозревать, что теряю зрение. Глаза слезятся и не мог сегодня прочесть объявление у вас тут, в… регистратуре.
— И сейчас болит?
— Нет. — пациент опустил руки и обмяк. — К обеду прошло. Но я так измучался утром, что был в расстройстве нервов и… слух. Я плохо стал слышать! Мама звала меня к завтраку трижды. После пришла в комнату, а я, признаюсь, не слыхал ее голоса. Что со мной?
Доктор полистал карточку.
— Раздевайтесь до пояса. Что ели вчера? Часто такое случается?
— Что вы, доктор, что вы! — пациент поднялся, всплеснул руками и начал снимать пиджак. — Я потому и беспокоюсь, что боли происходят не часто. Такие, знаете ли, внезапные… Но вот слух и зрение — они тревожат меня. Они слабеют.
— Но случаются? — перебил его Виктор Иваныч, тоже поднялся, направился к раковине мыть руки. «Наверно, актер» — подумал он.
— Что, позвольте, случается?
— Боли.
— Ранее это было