мессира Леонардо.
Секретарь отыскал художника в уголке старого двора: сидя на корточках под дождем с непокрытой головой, тот примостил на коленях тетрадь, в которой запечатлел движения великана варварийца и пометил размеры его вытянутой задней ноги. Услышав, о чем идет речь, и узнав, что у герцога гость, настоятель монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, он захлопнул тетрадь и молча, погруженный в раздумья, пересек следом за секретарем двор и поднялся по лестнице. У дверей зала он остановился и несколькими штрихами дополнил рисунок в тетради. Затем вошел, но мыслями был еще так далеко, что, не оказавши должного уважения герцогу и настоятелю, хотел было прежде поздороваться с Фенхелем, а иных присутствующих поначалу вовсе не заметил.
– Вы, мессир Леонардо, причина весьма приятного визита, коим досточтимый отец-настоятель нежданно удостоил нас в столь ранний час, – сказал герцог, и каждый, кому были ведомы его обычаи, услыхал в этих словах укор, адресованный больше настоятелю, нежели мессиру Леонардо, потому что Мавр не любил неожиданностей и визит без предупреждения никогда не вызывал у него восторга.
– Невзирая на скверную погоду, которая поистине во вред моему здоровью, – заговорил теперь настоятель Санта-Мария-делле-Грацие, – я прибыл сюда, чтобы вы, мессир Леонардо, в присутствии покровителя нашего монастыря, его светлости герцога, дали мне ответ, ибо Святая церковь именно в моем лице предоставила вам возможность показать, на что вы способны, и вы обещали мне с Божией помощью создать произведение, равного коему не сыщешь во всей Ломбардии, и в том, что вы мне это обещали, поручатся не два, не три, а сотня свидетелей. И вот прошли месяцы, а картины нет как нет, вы до сих пор ничего толком не сделали.
– Сударь, мне весьма удивительно слышать ваши упреки, – ответил мессир Леонардо, – ибо я работаю над этой «Тайною вечерей» с таким рвением, что забываю есть и спать.
– И вы смеете говорить это мне! – вскричал настоятель, побагровев от гнева. – Трижды в день я прихожу в трапезную и если вообще застаю вас там, то вы просто стоите, вперившись в пространство. Значит, по-вашему, это работа! Я что же, совсем дурак и меня можно водить за нос?!
– Я держу роспись в голове, – твердо продолжал мессир Леонардо, – и, непрестанно работая над нею, уже настолько продвинулся, что мог бы в скором времени ублаготворить вас и показать потомкам, на что я способен… но я еще не нашел одну вещь, то бишь голову одного из апостолов, и…
– Опять он про апостолов! – яростно перебил настоятель. – «Распятие», что напротив, на южной стене, тоже с апостолами и давным-давно закончено, хотя Монторфано начал его меньше чем год назад.
Едва лишь прозвучало имя Монторфано, чьи работы, как судили миланские художники, принесли городу не много славы, лира Фенхеля откликнулась режущими слух диссонансами, а статский советник ди Трейо тотчас шагнул вперед и с отменной учтивостью, но несколько снисходительным тоном сказал, что он, конечно, никоим образом не хочет обидеть отца-настоятеля, однако ж этаких Монторфано на каждом углу десяток найдется.
– Он все стены подряд размалевывает, тем и живет, – пожав плечами, заметил поэт Беллинчоли. – Мальчишки, что растирают ему краски, со смеху покатываются над этим «Распятием»!
– А я вот думаю, работа весьма изрядная, – сказал настоятель, который, составивши себе мнение, упорно за него держался. – И во всяком случае, она завершена. Особенно похвально у этого Монторфано умение сделать поверхность росписи рельефной, как бы отделить ее от фона, и здесь он тоже в этом преуспел.
– С одной оговоркой: вместо Спасителя он изобразил на кресте мешок с орехами, – вставил Беллинчоли.
– А вы что скажете, мессир Леонардо? Каково ваше мнение о «Распятии»? – спросила герцогская возлюбленная, которой очень хотелось привести знатока столь многих искусств в замешательство. Ведь он лишь с большой неохотой позволял себе судить о работах других художников, тем паче о таких, где не мог отыскать ничего хорошего. Как она и ожидала, мессир Леонардо попытался увильнуть от ответа на этот вопрос, особенно неуместный в присутствии настоятеля.
– Вы сами, мадонна, уж верно, разбираетесь в этом лучше меня, – произнес он с обезоруживающей улыбкой.
– Ну нет! На попятный двор идти не дозволено. Мы желаем услышать ваше мнение! – оживленно воскликнул Мавр, сгорая от любопытства.
– Часто, – заговорил мессир Леонардо после минутного раздумья, – часто я думаю о том, как от поколения к поколению живопись все больше приходит в упадок, если художники берут за образец лишь уже созданные картины, вместо того чтобы учиться у природы и усвоенное…
– Ближе к делу! – перебил настоятель. – Мы хотим услышать ваш суд об этом «Распятии».
– Весьма богоугодное произведение, – сказал мессир Леонардо, тщательно взвешивая каждое слово. – Глядя на него, я чувствую все муки истерзанного Спасителя…
Фенхелева лира грянула веселыми звуками, которые можно было истолковать как задорный смешок.
– …Столь правдиво они изображены, – продолжал мессир Леонардо. – Еще могу добавить касательно Джованни Монторфано, что он умеет артистически разделать зайца либо фазана и уже в одном этом обнаруживается рука мастера.
Лира так и захлебнулась скачущей струнной дробью, а в приглушенный смех придворного общества вторгся сердитый голос настоятеля:
– Все, все знают, мессир Леонардо, языка злее вашего нет в целом Милане, а кто заводил с вами дела, непременно оставался в убытке и неприятности. Добрые братья Сан-Донато который год об этом твердят. Жаль, я их не послушал.
– Вы говорите, – невозмутимо произнес мессир Леонардо, – о том «Поклонении пастухов», что я начал писать по заказу монахов Сан-Донато и не завершил по причине содейства, каковое оказал мне в этой работе Великолепный?[14]
– Не знаю, о «Поклонении» ли речь и при чем тут был Великолепный, – объявил настоятель. – Знаю только, что монахи понесли из-за вас урон. Но из собственных ваших слов как будто бы вытекает, что эту работу вам оплатили дважды – и монахи, и Великолепный – и что как те, так и другой в итоге остались с носом.
– А мне вот кажется, что в словах его кроется некая история, – заметил герцог, – или я плохо знаю моего Леонардо. Верно, мессир Леонардо? Тогда расскажите ее нам.
– Да, в самом деле, – подтвердил мессир Леонардо, – хотя и не очень веселая, но коли вы, государь, все же хотите ее услышать, мне придется начать с того, о чем изволил напомнить досточтимый отец-настоятель: четырнадцать лет назад, в день святой Магдалины, я заключил во Флоренции с монахами Сан-Донато договор, в коем обещал им…
– Обещать вы всегда были горазды, – вставил настоятель.
– …написать для главного алтаря их церкви «Поклонение пастухов» и «Поклонение волхвов», и в тот же день, получивши от монахов в качестве задатка ведро красного вина, принялся за работу. Но в скором времени мне уяснилось, что изображение пастухов и волхвов, одному из которых я задумал придать черты Великолепного, не