двадцать четыре часа Тео нашел довольно забавным говорить все с британским акцентом. Он такой наглый ублюдок, и его акцент — полное дерьмо.
Я морщу нос и высовываю язык, хватая с пола свой рюкзак.
— Это очень полезно. Не то, чтобы ты понял. — Я наклоняюсь над матрасом, чтобы быстро поцеловать его.
— Пока.
***
Я не думала, что может быть что-то хорошее в том, что Тео меня бросит, но пока я не могу позволить себе машину, мне нужно иметь возможность сесть на сиденье велосипеда. Невозможно сесть на Schwinn через несколько часов после того, как на нем катался Теодор Рид.
В то время, когда думала, что умираю, я ни разу не молилась о том, чтобы жить. Я ни разу не думала, что буду жить. Я медитировала и благодарила за каждый подаренный мне день, за людей, которые делили со мной моменты, придававшие моей жизни больший смысл, и за возможность испытать столько любви. Однако сейчас, стоя на ступеньках южного особняка Муров, я молилась и умоляла, чтобы Нолан уже ушел.
Дверь открывается. Не повезло.
Я улыбаюсь, чувствуя, как жар достигает кончиков моих ушей, когда засовываю руки в карманы, вытаскиваю их, тереблю подол рубашки, затем снова засовываю их в карманы.
— Доброе утро. — Приветствие Нолана кажется слишком неловким, как и его улыбка.
Без сомнения, я бы смутилась на его месте. Это естественная реакция, когда ты становишься свидетелем чего-то настолько личного. Не так ли?
Я поднимаюсь по ступенькам, как заключенный, направляющийся в комнату для казни.
— Ты как-то странно ходишь. Что-то случилось?
Вот черт! Моя голова склоняется — первый шаг к тому, чтобы все мое тело рухнуло на пол. Смерть от полного унижения — вот моя вероятная участь.
— Ваш южный шарм сходит на нет, мистер Мур. — Я осматриваю фойе, словно вижу его в первый раз. Любая вещь требует большего внимания, чем Нолан.
— Я просто проявил заботу о вашем здоровье. Очень по-джентльменски с моей стороны.
Я закатываю глаза, поднимаясь по лестнице, стараясь не обращать внимания на боль и не выглядеть так, будто я несколько дней сидела на лошади.
— Тео решил остаться?
— Нет.
— Значит, мне следует ожидать твоей отставки в ближайшее время?
— Нет. — Я поворачиваюсь, когда дохожу до верха лестницы.
Нолан хмурится.
Я пожимаю плечами, борясь с болью, что трудно сделать, потому что в данный момент болит все, вплоть до моей души. Но… я жива и никогда не буду принимать эту незначительную мелочь как должное. По крайней мере… я надеюсь, что нет.
— Он сложный. — Объяснение Нолана не стало для меня новостью. — Кроме того, ты еще не избавилась от рака.
Я киваю.
— Я знаю. — Когда я замечаю, что дверь Нелли все еще закрыта, я сажусь на лестничной площадке и упираюсь локтями в колени.
— Тео — не единственная причина, по которой я не вернулась в Лондон. Что-то в моей жизни изменилось за последние шесть месяцев, и это что-то повернуло вспять прогрессирование моего рака. Я отказалась от своей профессии, электроники, вредных привычек питания, поздних вечеров и ранних утр, из-за которых я постоянно недосыпала. Я действительно считаю, что не одна вещь вызвала мой рак, а скорее совокупность многих вещей, которые в конечном итоге подтолкнули мое здоровье к переломному моменту. Поэтому я не вернусь назад — ни к своей работе, ни к старым привычкам, ни к жизни в целом, которая, казалось, отвернулась от меня.
— Ты боишься, что, если сделаешь это, то рак вернется?
— Да.
— Ты просила Тео остаться?
— Нет.
— Почему?
— Потому что, когда уезжала из Лондона, я не хотела, чтобы кто-то просил меня остаться. Я хотела, чтобы все уважали мою потребность уехать — уважали мое решение не проходить лечение от рака. Я не хотела объясняться. Я хотела… Мне нужно было уйти. Это не означало, что я перестала любить Дэниела или моего отца.
— Ты думаешь, у Тео рак?
Я немного смеюсь.
— Нет. Ну… я не знаю. Но он знает, что я люблю его, и я знаю, что он любит меня, так что если есть что-то большее, чем наша любовь, что забирает его, тогда…
Нолан кивает.
— Тогда ты должна отпустить его. Без вопросов.
— Никаких вопросов, — шепчу я.
Нолан скрещивает руки и упирается о перила царской лестницы.
— Он состоял в группе? — спрашиваю я, потому что этот вопрос уже слишком долго жжет дыру в моем любопытстве.
Нолан прищуривается на меня на секунду.
— Да. Почему ты спрашиваешь?
— Он упоминал об этом, но это было, когда мы жили во лжи. В то время мне было проще рассказывать ему свои сны, а не реальность. Я думаю… я не знаю… я думаю, он делал то же самое.
— Он сказал тебе, что был в группе?
— Да. Он сказал, что причина, по которой он покидает Тайби — это гастроли. Я знаю, что это неправда, но часть его рассказа показалась мне реальной.
— Он изучал теорию музыки и композицию в колледже. Его родители, особенно мать, представляли, как он будет заниматься чем-то более сложным, чем создание группы.
Тео как выпускник факультета теории музыки вызывает улыбку на моем лице. Это нечестно стереотипировать, но на самом деле… он совсем не похож на выпускника музыкально-теоретического факультета.
— Он не всегда выглядел таким… неухоженным.
Мои глаза метнулись к Нолану. Как он прочитал мои мысли?
— Я не против его неопрятности.
Он поднимает бровь.
— Ясно.
Мои уши снова нагреваются, когда я прочищаю горло.
— Так эта группа… они гастролировали?
— В течение девяти месяцев они выступали в качестве хэдлайнеров для нескольких более крупных групп, а потом… — Он закрывает глаза и качает головой.
— Потом его родители умерли?
Глаза Нолана широко раскрываются, когда он поднимает голову.
— Он рассказал тебе?
— Нет. Я случайно наткнулась на некоторые его вещи. Там были газетные статьи о его родителях. — И еще несколько очень тревожных статей вместе с ножами и пистолетами. Я не уверена, что Нолану нужно это знать. Но, может быть, кому-то нужно это знать. — Тео служил в армии или в правоохранительных органах до или после университета?
Нолан качает головой.
— Нет. А что?
— Просто любопытно. Он очень крепкий, а тут еще эти татуировки. Я не знаю. Мне показалось, что это возможно… или я просто очень стереотипна.
— Ну, с тех пор, как я его знаю, он никогда не был маленьким, но после смерти родителей он сильно возмужал. Отрастил волосы, бороду и, кажется, делал новую татуировку каждый месяц или около того в течение довольно долгого времени. Единственная татуировка, которая