становится необходимым произвести новый распорядок; он происходит обыкновенно согласно новым максимам, но всегда остается предварительным.
* * *
Опыт может расширяться до бесконечности, теория в состоянии очищаться и совершенствоваться в таком же смысле. Первому открыта вселенная во всех направлениях; последняя остается замкнутой пределами человеческих способностей. Вот почему все воззрения должны возвращаться; и иногда встречается удивительный случай, что при расширенном опыте снова входит в милость ограниченная теория.
* * *
Человек сам по себе, поскольку он пользуется своими здоровыми чувствами, есть величайший и точнейший физический аппарат, какой только может существовать; и величайшее несчастье новейшей физики состоит именно в том, что она как бы отделила эксперименты от человека и желает признать природу лишь в том, что показывают искусственные инструменты, желает даже ограничить ими то, что природа может создать.
* * *
Так же обстоит дело с вычислением. Есть много истинного, не поддающегося вычислению, как не все истинное возможно представить в виде эксперимента.
* * *
Но ведь затем человек и стоит так высоко, чтобы вообще невыразимое в нем нашло свое выражение. Что такое струна и всякое ее механическое деление перед ухом музыканта? Да, можно даже сказать: что́ такое физические (elementare) явления самой природы перед человеком, который должен еще укротить их и модифицировать, чтобы иметь возможность сколько-нибудь ассимилировать их?
* * *
Когда хотят, чтобы эксперимент дал все, к нему предъявляют слишком большое требование. Ведь и электричество вначале умели добывать только посредством трения, между тем как теперь его высшее проявление осуществляется простым прикосновением[107].
* * *
Нехорошо – хотя это и случается со многими наблюдателями – связывать с каким-либо воззрением сейчас же какой-нибудь вывод и рассматривать их за равнозначащие.
* * *
Теории обыкновенно – результаты чрезмерной поспешности нетерпеливого рассудка, который хотел бы избавиться от явлений и подсовывает поэтому на их место образы, понятия, часто даже одни слова. Подозревают, даже видят, что это только вспомогательное средство; но разве страстность и партийность не прилепляются всегда к таким средствам? И не без основания, так как они очень нуждаются в них[108].
* * *
Наши состояния мы приписываем то Богу, то черту и в обоих случаях ошибаемся: в нас самих лежит загадка, в нас, порождениях двух миров. Так же и с цветом: то его ищут в свете, то снаружи, во вселенной, и не могут найти его только в его собственном доме.
* * *
Наступит время, когда будут излагать патологическую экспериментальную физику и выведут на свежую воду все то жонглерство, которое надувает рассудок, контрабандным путем протаскивает какое-либо убеждение и, что хуже всего, препятствует всякому практическому прогрессу. Феномены должны быть раз навсегда вырваны из мрачного эмпирико-механико-догматического застенка и представлены на суд обыденного человеческого рассудка.
* * *
Природа умолкает на плахе; ее верный ответ на искренний вопрос: да, да! нет, нет! Все остальное от лукавого.
* * *
Микроскопы и телескопы собственно только спутывают чистый человеческий смысл.
* * *
Все плодотворное принадлежит не нам, а природе.
(П. 1819)
* * *
И само время – стихия.
* * *
Природа не беспокоится о каком-либо заблуждении; сама она может поступать только правильно, не заботясь о том, что из этого выйдет.
* * *
То, что называют идеей, выступает перед нами как закон всех явлений.
* * *
Воспринимать природу и непосредственно извлекать из нее пользу дано немногим людям; между познанием и применением они охотно измышляют воздушный замок, старательно разрабатывают его и забывают за ним предмет вместе с его применением.
* * *
Точно так же нелегко понимают, что в великой природе совершается то же, что происходит и в самом маленьком круге. Когда опыт навязывает такого рода познания людям, они в конце концов сдаются. Мякина, притянутая натертым янтарем, оказывается в родстве с самой ужасной грозой. Это даже, собственно, одно и то же явление. Это микромегическое мы признаем еще в некоторых других случаях, но скоро нас покидает чистый гений природы, демон мудрствования овладевает нами и всюду умеет проявить свою власть.
* * *
Природа сохранила за собой столько свободы, что знанием и наукой мы, безусловно, не можем настичь ее или прижать ее к стене. Все это – наши глаза, наши воззрения; одна только природа знает, чего она хочет, чего она хотела.
* * *
Если естествоиспытатель хочет отстоять свое право свободного созерцания и наблюдения, то пусть он вменит себе в обязанность обеспечить права природы; только там, где она свободна, будет свободен и он; там, где ее связывают человеческими установлениями, он будет и сам связан.
2. Критика эмпиризма
Природу и идею нельзя разделить, не разрушив тем самым как искусство, так и жизнь.
* * *
Когда художники говорят о природе, они всегда подразумевают идею, не сознавая этого отчетливо.
* * *
Точно так же обстоит дело со всеми, кто исключительно превозносит опыт; они не хотят понять, что опыт – только половина опыта.
* * *
Сначала слышишь о природе и подражании ей, затем тебе преподносят «прекрасную природу». Предлагается выбирать; но ведь, конечно, наилучшее? А по какому признаку узнать его? По какой норме производить выбор? И где эта норма? Ведь не в самой же природе?
* * *
Допустим даже, что предмет дан, – прекраснейшее дерево в лесу, которое признал бы в своем роде совершенным даже лесничий. Но ведь для того, чтобы превратить это дерево в картину, я обхожу его вокруг и выискиваю самую красивую сторону. Я отступаю на достаточное расстояние, чтобы вполне обозреть его; я дожидаюсь благоприятного освещения, – и много ли после этого перейдет от дерева, как оно существует в природе, на бумагу?
* * *
Как раз то, что необразованным людям представляется в художественном произведении природой, есть не природа (извне), а человек (природа изнутри).
* * *
Мы знаем только мир в отношении к человеку – и никакого иного; мы хотим только искусства, являющегося отпечатком этого отношения, – и никакого иного искусства.
* * *
Кто первый связал в картине горизонтом конечные пункты многообразной игры отвесных линий, тот изобрел принцип перспективы.
* * *
Кто из систолы и диастолы, для которых образована ретина, из этого, говоря словами Платона, синкризиса и диакризиса, первый развил цветовую гармонию, тот открыл принципы колорита.
* * *
Ищите в самих себе, и вы найдете все; и радуйтесь, если там, снаружи – как бы вы