Читать интересную книгу Пулковский меридиан - Лев Успенский

Лес дремуч, долины таинственны, склоны круты. Можно подумать, что это не север России возле Невы, а какие-то дебри тайги в Сибири.

В эту-то сторону двадцать четвертого мая, сразу после Левона-огородника, отправилась с утра Фенечка с бабкой Домной.

Фенечка знала, к кому обратиться за справками о пути в пещеры. Скажи она кому другому о своем намерении одной, без спутников, проникнуть в них, на нее бы так цыкнули… Но бабка Домна… Она не понимала, как это люди могут чего-то бояться в лесу, где и каждый-то кустик — миленький. В лесу да заблудиться? Вот в Луге — дело другое. Там город: ничего не поймешь!

— У, матуш! — сказала она Фенечке. — Да это же близко… Ну! Я там тыщи раз огоничек гнетила. Выйду бывало с большими бабами, отстану; идут-то ходко, мне их и не догнать. А тут дождь, ветер, вот я живым манером через лазею да в печору. Сяду, запалю костерок, пригреюсь… и ладно…

— Ба, а они большие, пещеры?

— Да ведь как тебе сказать?.. А ты надери бересты, да сделай светец, да и иди. Сильно далеко не лазай — чего ты там не видала? Мышов летучих? А так — посмотри…

— Баб, а откуда они взялись? Кто их вырыл? — не унималась Фенечка.

Но на это бабка Домна не могла дать путного ответа. Она ясно помнила, как еще во времена ее молодости, — значит, задолго до освобождения крестьян, — из этих пещер по зимам возили белый песок на стекольный завод в Темные Ворота. Господина Ерохова, купца второй гильдии, был завод. Приезжали мужики на санях по Агнивке, большущие костры гнетили. Прогреют берег и роют песок.

— Но это — тогда, а печоры-то, видать, были и раньше. Кто их знает, верно, они так и спокон веку стоят. Постой! Да вот…

Бабкина память раскручивалась туго… Но как будто ей кто-то говорил в детстве, что раньше, давным-давно, там жили какие-то старцы… Спасались. Или староверы от губернатора прятались… А то еще балбочут, народ там скрывался от литвы, когда война с литвой была… Ой, девк, и верно… И когда француз на Питер-то шел, мужики, сказывали, хлеб туда повозили, животину…

— Бабушка, да нет же! Ну, что ты! Француз на Москву шел…

— Мало ли на Москву. На Москву один, а сюда другой. Только что не дошел… Побили… Ну, да этого-то я уже не помню… А довести — тебя доведу. Туда-то, на Агнивку, не полезу, а доведу до Вельского, покажу дорогу, и бежи одна с богом. Да я с тобой еще пса пошлю, Ореха. Велю, чтоб без тебя назад не шел. Все тебе со псом веселее…

Двадцать четвертого они вышли втроем: бабка, Фенечка и пес Орех, будто бы на болота к Лесковскому большому озеру за целебной болотной тразой вахтой, за крушинной корой.

Фенечка скакала козой по обочинам дороги. День заводился прекрасный. Из-за деревни пахло мокрым цветущим клевером. Сырые южные стены и кровли изб дымились после дождя, высыхая. У крайней избы толпилось несколько мужиков. Они читали и обсуждали какие-то бумажки, налепленные на бревно, бумажек было две. Они ярко горели под веселым летним солнцем. Мужики щурились, устраивали над ними навесы из картузов и громко вслух читали:

«Мобилизовать членов партии… и всех мобилизованных по губерниям Петроградской, Новгородской, Псковской, Тверской… направить в распоряжение Западного фронта… в помощь Петрограду…»

— Вот это праведно! — донесся до Фенечкиного слуха высокий, пронзительный фальцет дяди Пети Булыни. — Власть коммунистам, так и на фронт — коммунистов. Это я не спорю… А то что ж это такое?.. Братки мои, с семьдесят девятого года и до девятьсот первого — и всех под гребло забирать? Не хочу! Не пойду!.. И мальцов не пущу! Мне ничего больше не надо. Мне драться больше не за что… Я свое все получил…

— Дурной! — загудел тотчас же, перебивая его, другой голос, басистый, дядин Пётрин. — Чего треплешь зря? Слыхал, где белые? За Плюсой… Неделя ходу — и у нас. Плевать, что ты побогаче. Все одно шомполов попробуешь. Получишь за Вельскую, за Надежды-Карловнину пустошь… Вот в воскресенье в Луге на станции беженцы говорили… от Изборска… ото Пскова… Так там…

Эти споры вспыхивали теперь каждый день — на сходках, на завалинке, на дележке полос — всюду. Кто победнее — одно кричит, кто побогаче — свое гнет. Но ни Фенечке, ни бабке Домне недосуг было сегодня слушать эти споры. Солнце стояло уже над лесом, битые окна в домике на пустоши Надежды Карловны, Вельской барыни, горели огнем: надо было торопиться.

Прабабка и правнучка прошли с километр тем большаком, который ведет из Луги на Гдов; потом они свернули запутником, проселком направо. Бурый с белым, глухой и бесчухий от старости, но умный, как человек, Орех бежал впереди них, возвращался, глядел бабке в глаза, снова пускался в путь, точно говорил:

— Ага! Так, так! Понял!

У перекресточка над поросшим ольхой краем оврага он обождал их, сидя на хвосте, как будто и верно узнал, что тут росстани, разлука.

Бабка Домна остановилась, поглядела из-под руки на все четыре стороны. Хорошо! Приволье!

— Ну вот, Федосеюшка, слушай… Гляж!

Она подробно объяснила Фенечке всю дальнейшую дорогу.

— А ты, пес, — строго выговаривала Орешке старуха, будто он и впрямь был человеком, — ты с ней иди. С ней, с ней! Я одна поплетусь. Ее слухай! Она тебе теперь хозяйка. Береги ее. Хырчи на всякого… Кинь ему корочку-то, Фень.

Феня бросила корочку. Пес, виляя круто загнутым бубликом хвоста, сидел перед ними, весь дрожа от напряженного желания понять. Он часто мигал белесыми глазами, скалил зубы, уморительно морщил лоб и, наконец, прыгнув, лизнул Фенечку в самый нос. Патом они разошлись. Бабушка, опираясь на свой костыль, скрылась за кустами. Фенечка стала спускаться влево и вниз по круто выгнутой, глубоко прорезанной в земле дорожке. Орех пометался, поскулил, кидаясь то за бабкой, то за внучкой, но в конце концов шариком тоже покатился вниз.

Почти тотчас же Фенечке стало страшновато. Снизу, из долины, веяло холодком, слышалось неясное журчанье. В папоротнике скакали лягушки. Золотая иволга молнией пронеслась над дорогой, взвизгнула: «Фиу-тиу!», крякнула, точно подавилась на лету, и исчезла.

Но бояться было стыдно. А кроме того, вот Вовка скоро приедет, вот ужо она ему нос утрет. И ему и Женьке!..

Потряхивая косичками, помахивая срезанным прутиком, обчищая с него кору, Фенечка сбежала вниз. Лохматая гора поднялась за ее спиной, отрезала ее от живого мира. Хорошо еще, что Орешко тут!

Внизу была речка и лежащий прямо на воде мостик. Орех, умильно глядя на Феню, громко лакал воду. Феня перешла мост.

Справа и слева виднелась теперь плоская зеленая долина Облы. Лес с обеих сторон стоял ровной стеной. Кое-где серели стожки прошлогоднего сена. Дорога перебежала сочную муравчатую лужайку, какие бывают в сказках; огромные деревья, не то осокори, не то дубы, росли над ней. Потом она полезла в гору.

Пыхтя и упираясь руками в колени, Фенечка выползла наверх. Там оказался небольшой лесок на плоском месте и опять бесконечный спуск, точь-в-точь похожий на первый. Когда он кончился, Фенечка совсем было струхнула. Внизу опять был такой же мост, лежащий также прямо на воде. Орех опять лакал воду; вправо и влево снова уходила обросшая лесом долина, и вдалеке на ней там и сям серели такие же самые сенные одонки, похожие издали на рыцарские шлемы. Ай, да что это? Неужто вернулась назад?

Однако, присмотревшись, Феня заметила, что в этом лесу по краям оврагов было куда больше черных елей. Долина тут выглядела уже и глубже, речонка (ее и звали Агнивкой) мельче и извилистей. А влево над ней поднималась удивительная гора совершенно правильной формы, точь-в-точь круглый, островерхий ламповый колпак, до маковки заросший густой осиной. Про эту самую гору бабка ей и говорила. Гора была — знак, Фенечка шла верно.

За мостиком дорога опять поползла вверх, потом вырвалась из леса на веселый залитый солнцем пустырь. Тут была густая трава, целое море цветущей земляники (вот куда ходить-то надо!), пышные букеты папоротника в березовых кустах. Все это уже успело прогреться; от всего клубами валил горячий пар вчерашнего дождя, шел банный, лиственный березовый дух. Вдруг начали куковать сразу четыре кукушки: не узнать, которую и слушать. Потом — тоже вдруг — набежала облачная быстрая тень. Потом закружился с жалобным писком маленький ястребок. С дороги, скользя, поползла в траву серо-коричневая веретенница, медянка. Фенечка воспрянула духом. Итти стало веселей. А Орех — смешной! — видно, и впрямь знал, куда надо, — бежал все вперед да вперед…

Но вот кусты поднялись выше, потом стали еще выше и превратились в лес. Фенечку разом обступила глушь, огромные толстые стволы, мохнатые лапы над головой, космы белых лишайников над ними. Дорожка здесь прижалась к краю обрыва. Местами сквозь ветви елей Феня видела влево, глубоко под собой, речную долину, загогулины, которые выписывала по ней Обла, мохнатые шапки гор на том берегу. И вот эти стволы, похожие на колонны, этот важный хмурый шелест наверху над головой напомнил Фенечке картинку из Вовкиной книжки «Приключения доисторического мальчика». Она сразу вообразила себя маленьким Крэком, изгнанным из родного пещерного селенья, бредущим по неведомым дебрям. Ей стало жалко Крэка. Но и завидно. Она вообще завидовала мальчишкам. Мальчишкам всегда интереснее. Им можно на кого захотят учиться. А тут… Вот вчера: только она сказала, что хочет стать ученой, путешественницей, как на нее взъелись…