– Никакого ультиматума! Все сдохнете!
– Нет, нет! Мистер Том! – раздался в ответ вопль Герберта. – Это Стив! Клянусь, я ничего не знал!
Джейк, сжав кулаки, замер возле пушки, а Бэнсон повёл меня в дом.
ПЕТЛЯ ДАНИЭЛЯ
Через полчаса закончились все волнения. С промытой и перевязанной раной я стоял на террасе, у пушки. На лестнице, чуть ниже сгоревшей вязанки, было сложено оружие. Мушкет, ружьё, пистолеты, шпаги. Ещё ниже, у самых деревьев, понуро переминались с ноги на ногу пятеро пиратов. Впереди всех стоял связанный Стив. Без треуголки, волосы всклокочены, камзол нечист и изодран.
Бэнсон, хмурый и грозный, сгрёб в охапку и притащил оружие наверх. Следом потопала понурая компания.
Всех заперли в комнате с Даниэлем. Стива, не развязывая, усадили на пустой бочонок возле Жука. Джейк нацепил на палку белый лоскут, вышел на террасу и принялся размахивать им из стороны в сторону. Это был сигнал. Плоты медленно двинулись к берегу.
Оружие было возвращено всё, кроме толстого двуствольного пистолета. Стив зашвырнул его в озеро, когда пираты решили отдать оружие. (После этого его и связали.) Мне показали место, куда он выбросил пистолет, и я хорошо всё запомнил, надеясь отыскать его на дне.
Когда я вернулся в дом, там царил переполох.
– Стив прыгнул с обрыва! – сообщил мне Джейк. – Прямо вниз, в воду!
Возле бочонка лежала связывавшая его верёвка, а ярдах в ста от нас в океане плыл сам беглец. Он направлялся к большому острову.
– Если побежим к шлюпке, может, успеем догнать? – предложил кто-то.
– Не стоит усилий, – не оборачиваясь, отозвался я. – Может, даже и к лучшему. Тюрьму не надо строить.
И мы занялись судьбою пиратов.
Пленных усадили в шлюпку, на вёсла. Бэнсон и я с заряженными пистолетами сели на корме у руля. На носу расположились Джейк, Джоб, Робертсон и перевязанный Даниэль. (Он умолял нас не отправлять его вместе с пиратами, клялся, что никогда больше не заслужит ни одного упрёка. Матросы, однако, настояли, чтобы сейчас взять его с собой.)
Я спросил, как его заставили совершить предательство. Убитым голосом, не поднимая глаз, он ответил, что сам пошёл на это.
– Хотел есть досыта и не работать больше, – признался он.
Эта честность решила его судьбу.
– Останешься с нами, – согласился я. – По крайней мере, до тех пор, пока не поправишься.
Нох и Оллиройс оставались в крепости.
Мы причалили к тому самому месту, напротив родника, где я останавливался тайком, ночью, когда запасался водой. Пираты попрыгали в воду, втащили на берег нос шлюпки, вынесли вёсла. Мы пересекли песчаный пляж и вошли в заросли. Десяток шагов – и вот он, ненужный, бессмысленный форт. Узкое окно, под ним – пара камней, служащих ступенями, – чтобы влезать внутрь. Внутри темно, сыро. Отчётливо пахнет плесенью.
Герберт, Хокс, Готлиб и маленький, с синим, разбитым лицом Глэг уселись под стеной, такие же мрачные, как и их бессмысленный форт. Я сказал им:
– Снимите брёвна с крыши, два или три. Под этим проёмом выложите очаг, кирпичи вам привезём. Поделимся и досками – сделаете себе нормальный пол, иначе у вас здесь будут и мокрицы, и пауки, и земляные блохи.
Мы вынесли на берег две пилы, лом, три лопаты, ящик с солью, бочонок с зерном.
– Рубите деревья, – сказал я пиратам, – жгите их, расчищайте поле. Посеете зерно – будете с хлебом, ведь сухари у вас уже кончились?
– Иначе зачем бы мы к вам заявились,– хмуро отозвался Герберт.
Я покопался в шлюпке, вынес ещё связку гвоздей, точильный брусок, мыло. И за всем этим не заметил, как матросы вместе с Даниэлем скрылись в лесу. В тревоге поспешив по их следам, я услышал голоса, а вскоре заметил и их самих, на крохотной тенистой полянке. Там росло могучее дерево, громадный сук его протянулся через всю поляну. На нём висела, зловеще покачиваясь, завязанная в петлю верёвка. Под ней, на перевёрнутом вверх дном бочонке стоял белый, как полотно, Даниэль.
Первым моим побуждением было броситься к ним, но слова Робертсона остановили меня.
– Простили тебя, гад. Повезло. Но знай, что мы ничего не забыли. Эта петля останется здесь висеть, и мы – Робертсон, Джоб, Джейк – клянёмся, что при новом твоём гнусном поступке привезём тебя сюда и повесим.
Я понял, что смерть не грозит Даниэлю. Во всяком случае, не сегодня. Попятившись, я отошёл от них и незаметно вернулся к форту.
Ещё одно обстоятельство задержало нас ненадолго. Кремень, огниво и трут хранились у Стива, костёр же возле форта, в котором поддерживали огонь со времени нашего прибытия на остров, давно погас. Набрав сучьев, я положил под них сухой травы и освободил один пистолет от пули, оставив в стволе только клок войлока, которым уплотнял порох. Выстрелил в эту кучу, и дымящийся пыж хлестнул в сухие былинки, намотав их на себя. Я осторожно подул на дымок сбоку, войлочно-травяной ком скорчился, потемнел и – вспыхнул. Огонёк быстро перетёк на сухие ветки.
– Прощайте, джентльмены Фортуны, – сказал я, и мы отплыли.
Закончилась наша маленькая, но жестокая, злая война.
ЗОЛОТО
Когда мы вернулись на свой Белый остров, Нох, увидев Даниэля, сказал:
– Это правильно. Тринадцать – нехорошее число.
Я непонимающе посмотрел на него.
– Нас было девять, – пояснил он и принялся загибать пальцы. – Вы, я, Бэнсон, Малыши, Эвелин, Алис и Бигли. Девять. Затем Оллиройс – десять. Трое матросов – Джейк, Джоб, Робертсон. Тринадцать.
Старик многозначительно подмигнул мне и добавил:
– А с Даниэлем нас четырнадцать. Очень хорошо.
После этого он, чрезвычайно довольный, повернулся и заспешил по своим хлопотливым делам.
Командование гарнизоном в этот день как-то само собой перешло к женщинам. Да и кому же всегда в этом мире, как не им, приходится избавляться от последствий войны?
Сначала они вымели лестницу и отмыли чёрное пятно сажи на месте сгоревшей вязанки. Миссис Бигль, звеня медью и оловом, возвращала назад в кухню свою драгоценную посуду. Эвелин на дальней площадке устроила лечебницу. Она вынесла сюда небольшой круглый столик и разложила на нём имеющиеся у нас медикаменты. Все наши раны и ссадины прошли через её заботливые руки. Матросам перевязали руки, Джоб с неудовольствием принял широкую повязку на шею. Мне же замотали плечо, шею и половину груди, а левую руку стянули так, что я не мог ею шевелить. Возле Жука уныло слонялись близнецы. Они с завистью поглядывали на наши “боевые раны”, каковых сами не получили, – к моему счастью и к собственной досаде. Однако их участие в сражении было не просто полезным, а, я бы даже сказал, жизненно важным. Не отметить их заслугу я просто не мог.