Читать интересную книгу Тупик - Александр Кулешов

Ар молчал.

— Вы почву унавоживаете, — иронизировал Эстебан, — дорогу прокладываете! Правильно, только кому? Нет, не вашему справедливому пролетарскому обществу, а диктаторскому фашистскому режиму, и если он придет к власти, то как раз под предлогом борьбы с такими, как вы. Только не придет. Есть еще, к счастью, в нашей стране народ. Есть истинные борцы за правду и справедливость, которых вы не убьете. Всех-то не убить. А я, что ж, я, наверное, не первый, да и не последний из тех, кто отдаст жизнь за настоящее дело, а не за подлое, как ты. Эх, сказать бы последнее слово, да не вашему дурацкому трибуналу, а ребятам нашим, молодежи.

Он замолчал и посмотрел на Ара с явным сожалением.

— Вот что, Ар, — снова заговорил Эстебан глухим голосом, и было ясно, как он йолнуется, — мы когда-то были друзьями. Делали друг для друга, что могли. Ты ведь знаешь, сколько мне осталось жить — день, два. Выполни последнюю мою просьбу, Ар, последнюю из последних. А?

В голосе Эстебана звучали непривычные просительные нотки, поразившие Ара.

— Что я должен сделать? — неожиданно для самого себя спросил Ар и почувствовал, как снова противный комок подступил к горлу.

— Я тут написал, как мог, — Эстебан потряс скованными руками, — с этим-то особенно не распишешься, ну, вроде завещание мое. Ты не бойся, о тебе и твоих и вообще о всей этой истории там нет ничего, я повыше беру… Ну как? Отправишь?

Ар похолодел. Он вдруг понял, что не сможет отказать Эстебану в предсмертной просьбе. Что делать? Как поступить? А может, удастся? Может, не догадаются?

Эстебан словно прочитал его мысли:

— Не бойся, Ар, там нет ничего, что могло бы тебя подвести. Я написал товарищам… чтоб сказали, что нашли, когда разбирали мои бумаги… после моей смерти…

Вот эти последние слова все и решили.

— Давай, — быстро сказал Ар.

— Под матрацем, — прошептал Эстебан.

Ар торопливо залез рукой под матрац. Нащупал несколько смятых листков и спрятал их в карман.

— Вовремя! За дверью раздались голоса. Вернулись остальные. Ар схватил поднос и поспешил к выходу.

— Прощай… — услышал он за собой прерывающийся голос.

Не оглядываясь, Ар вышел из комнаты и повернул ключ в замке.

В тот же вечер, сказав, что хочет прогуляться перед сном, он дошел до ближайшего почтового отделения и, запечатав листки в конверт, надписал на конверте указанный Эстебаном в конце письма адрес.

Бросив конверт в почтовый ящик, он почувствовал странное облегчение и даже удовлетворение. Его охватило злорадное чувство. По отношению к кому? Почему вдруг? Он бы не смог ответить на эти вопросы.

Глава IX

ПРОПАСТЬ

Теперь, когда я знаю то, что я знаю, когда я прошел то, что прошел, и узнал тех, кого узнал, я понимаю, каким был тогда идиотом, каким наивным. И каким сентиментальным. Вообще я заметил, что по-настоящему сентиментальные люди бывают жестокими, резкими (каковым я себя считаю). А вот те слюнтяи, которые льют слезы по любому поводу, вздыхают на луну и не могут видеть, как у мухи отрывают крылья, у них зачастую вместо сердца холодильник, они, капая слезой, спокойно могут смотреть, как у людей отрывают голову. Общеизвестно, что больше всего Гитлер любил собак, а его эсэсовцы плакали, слушая, как играют скрипачи в Дахау.

Короче говоря, взял-таки я это письмо Эстебана и послал по адресу. И на всю оставшуюся жизнь запомнил, как он сказал мне «прощай» и его голос. Как и глаза той старой женщины, жены, нет, уже вдовы профессора Дрона, помните, я вам рассказывал? Помните?

Так о чем я? Ах да, о его голосе и ее глазах. Знаете, с первых шагов на этом белом свете (на который кое-кому из нас лучше бы не родиться) на нас обрушиваются тысячи всяких впечатлений, потом их становится миллион, а к концу жизни небось миллиард.

Большинство, как туман, как ветерок, как воздух, скользят себе мимо, расплываются и исчезают. Некоторые помнишь, какие дольше, какие нет. А вот немногие, единицы, остаются навсегда, они вписываются в тебя, как осколок снаряда, который невозможно извлечь и с которым ветеран так и ходит до конца своей жизни. Пьет, ест, спит, даже играет в теннис и любит женщин. Но осколок-то в нем, он тут как тут и порой дает себя почувствовать с такой силой, что кажется, будто впился в тело только сейчас.

Вот таким были для меня последние, сказанные мне вслед слова Эстебана.

Что-то я расчувствовался. Сентиментальный дурак…

Это все болтовня. Но как же не хочется продолжать, как хочется оттянуть подольше рассказ о том, что было дальше…

Ничего не поделаешь, что было, то было.

Так вот. Конечно, когда письмо, духовное завещание Эстебана, пояеилось в газетах, мои шефы не очень-то поверили, что оно написано давно и где-то там обнаружено друзьями Эстебана в его бумагах. Хотя, отдаю должное, друзья его нигде не проговорились о том, когда и как попало к ним письмо, и о приложенном к нему дополнении с инструкциями. Эти инструкции они выполнили точно.

И все же Франжье и другие заподозрили истину. Они анализировали и изучали послание Эстебана, словно древний манускрипт, когда хотят открыть содержащуюся в ней тайну. И в конце пришли к твердому убеждению, что документ написан здесь и отослан отсюда. Как? Кем? Тут долго выбирать не пришлось. Очень скоро мне стало ясно, что главный подозреваемый — ваш покорный слуга. Доказать это невозможно, но они были уверены, что письмо отослал я.

И точно все установили эти психологи и аналитики. Они знали, что я не провокатор, не лазутчик, не предатель нашего дела (уж слишком много крови и пороховой гари было у меня на руках), но не забыли, что когда-то мы с Эстебаиом были самыми близкими друзьями, вспомнили, что во время его похищения и заключения я старался, чтобы он меня не увидел. Они раньше, чем я (и лучше), разобрались в моем характере, в моей душе (если допустить, что таковая есть у меня, в чем я лично сильно сомневаюсь), разглядели мою сентиментальность (что-то я много о ней говорю).

И хотя мне они ничего не сказали, но решили наказать. Как? Убивать не имело смысла — я надежный, верный и эффективный боевик. Так они, наверное, рассуждали. Надо было поискать что-то другое. И они нашли. Нашли наказание пострашней, самое страшное для меня.

Охрану Эстебана последнюю неделю поручали всем, кроме меня. Но что в этом подозрительного? Так было и раньше. Я сам старался так устроить. По указанию Франжье Эстебану не надевали больше наручников (да и зачем? В своем нынешнем состоянии он, спортсмен и боксер, и с Рикой бы не справился, не говоря уж о Гуд рун). В тот день он побрился электрической бритвой, привел в порядок ногти, вымылся.

Его разбудили на рассвете. Карл принес ему костюм, рубашку, белье. Чуть ли не до полуночи Гудрун все это стирала, гладила, чистила. Эстебан не спеша оделся (носки только надел наизнанку), побрился, аккуратно причесался. Завтрака ему не дали.

Меня разбудили еще раньше. Я удивился, что в комнате, кроме Карла и Гудрун, были Франжье и еще двое руководителей «Армии справедливости». Все одетые, свежие.

— Вставай, Ар, есть срочное дело, — сказал Франжье, вид у него был озабоченный.

Я решил, что возникла опасность, вскочил, молниеносно оделся, сполоснул лицо, схватил автомат.

— Нет, — сказал шеф, — он слишком громкий, — и протянул мне парабеллум с глушителем.

Мы вышли в соседнюю комнату. В углу стояли Карл и Ирма, в дверях Рика, все с автоматами. У всех мрачный значительный вид.

— Слушай, Ар, — торжественно заговорил Франжье. — «Армия справедливости» поручает тебе важное и почетное задание, — он сделал паузу, — привести в исполнение приговор революционного трибунала. Сейчас ты подвергнешь справедливой казни предателя пролетариата, врага подлинных интересов масс, красного вожака Эстебана.

Я, конечно, уже чувствовал, к чему идет дело. Поэтому, наверное, сумел сохранить спокойствие. И еще потому, что я прямо кожей ощущал, как они все следят за мной, за каждым моим движением, за выражением лица.

И вдруг меня охватило странное равнодушие, эдакое раздвоение (я вам уже говорил, что со мной такое случалось). Вот сидит в первом ряду партера зритель Ар и наблюдает, как на сцене другой Ар привычно и тщательно осматривает парабеллум, загоняет патрон в патронник и засовывает оружие под пиджак. Из соседней комнаты Карл выводит Эстебана. Он смотрит на нас, ни на ком нет масок, и он сразу все понимает. Он очень бледный и осунувшийся, но такой же твердый и мужественный в решающие минуты, как всегда. Эстебан вслед за Карлом идет к двери. Молча мы спускаемся в мрачный двор-колодец. Посреди двора стоит красный автомобиль. Карл жестом приглашает Эстебана садиться в машину.

Эстебан поднимает лицо кверху, он смотрит на клочок голубого неба, еле видного из этого каменного колодца. Солнце уже встало, и небо немного золотится, эдакий золотисто-голубой квадратик, невозможно далекий. К нему и обращает свой последний взгляд Эстебан. Последний, потому что Карл делает мне быстрый знак рукой, и я, поспешно, судорожно нажимая на спуск, выпускаю все одиннадцать пуль в стоящего передо мной человека. Лишь бы он не успел посмотреть мне в глаза… Лишь бы не успел…