Эдуарда[453]. Этот мотив уже любопытен; он свидетельствует о стремлении нормандского герцога дать (устами хрониста) более глубокое обоснование своему воцарению в Англии путем апелляции к англосаксонским традициям и авторитетам (хотя, впрочем, общеизвестно, что Эдуард Исповедник был довольно бесцветной и пассивной политической фигурой, и почитали его исключительно за благочестие). Коронация Вильгельма в декабре 1066 г. произошла, согласно Гийому из Пуатье, «с согласия англов или, по крайней мере, по желанию их (английских —
М.Г.) магнатов»[454].
Ги Амьенский, следуя линии упомянутых предшественников, в своей «Песни о битве при Гастингсе» обрушивается с гневными поэтическими филиппиками на Гарольда, столь же пламенно превознося Вильгельма, благо художественно-эпический характер произведения благоприятствует эмоциональным характеристикам. Гарольд в изображении Ги Амьенского, хотя и храбр, обладает всеми мыслимыми нравственными недостатками; он — «глупый король», грешник, братоубийца, клятвопреступник, и т. д. В свою очередь, Вильгельм — носитель монаршей и христианской доблести; автор сравнивает его с Цезарем, и т. п.[455]
Таким образом, нормандские источники XI в. отличаются крайней тенденциозностью. Легенда о праве Вильгельма на английский престол, о клятве Гарольда, морализаторское противопоставление Гарольда и Вильгельма, краткая история вторжения в Англию и битвы при Гастингсе, наконец, венчающая все это коронация — таков сюжет этих произведений. Взгляд с нормандской стороны на этом исчерпывается. Все, что происходит после коронации — это не более чем мелкие смуты против законного короля, случайные и не заслуживающие подробного описания.
М. Клэнчи отмечает, что нормандцы были одержимы двумя идеями — войны и христианства, являясь в своем роде идейными предками крестоносцев[456]. Это кажется верным и по отношению к нормандским хронистам: идею монархии и церкви они в целом ставят выше, чем национальную, этническую. Их взгляды — это яркий пример зарождающейся крестоносной идеологии с присущими ей пафосом, универсализмом и, вместе с тем, ограниченностью. Многие из характерных черт этих произведений перекочевали затем и в англо-нормандскую историографию XII в. (см. ниже).
Несравненно более серьезный подход демонстрируют англосаксонские летописцы. Во-первых, поскольку они лучше осведомлены об английских делах, то дают гораздо более полную картину событий, не ограничивающуюся, как у их нормандских коллег, битвой при Гастингсе и коронацией Вильгельма: здесь и известия о вторжениях Тости, норвежцев, скоттов, датчан, и достаточно подробная картина англосаксонского сопротивления после 1066 г.; во-вторых, англосаксонские хронисты не могли открыто выступать против новой власти (да и вряд ли к этому стремились), но и пропагандистских целей, как у нормандских апологетов завоевания, не преследовали. Это привело к тому, что тон их повествования оказался довольно взвешенным, лишенным эмоций. Для англосаксонских хроник характерны позитивные оценки Гарольда и его деятельности, игнорирование легенды о «завещании Эдуарда Исповедника», умеренная позиция по отношению к Вильгельму, лишенная хвалебной патетики. Само нормандское завоевание воспринимается как бедствие, ниспосланное свыше «за грехи народа»[457]. Вместе с тем, авторы оправдывают англосаксонских магнатов, сдавших Лондон и престол Вильгельму во избежание дальнейших жертв и разрушений[458].
В англосаксонских источниках подробно излагается история сопротивления нормандцам, и главное — четко указываются причины этого сопротивления, конкретные притеснения со стороны нормандцев по отношению к той или иной области, городу, а то и персоне, если речь идет о крупной знати, предводителях движения.
С другой стороны, нельзя не заметить, что тон англосаксонских хроник становится тем менее сочувствующим по отношению к повстанцам, чем дальше события отстоят от 1066 г., тогда как критика негативных деяний Вильгельма все больше сменяется положительными оценками его централизаторской политики и военных успехов. Это может служить подтверждением того, что власть нормандцев год от года все больше перерождалась из оккупационной в легитимную, признанную, а повстанческое движение деградировало в сторону феодальных смут и локального бандитизма. Так, например, восставших в 1075 г. эрлов «Англо-Саксонская Хроника» называет «изменниками королю», подчеркивая, что англосаксы поддерживали не их, а короля[459].
Что же до самого Вильгельма, то ему посвящена целая эпитафия, где отмечены и его достоинства, и недостатки (что немыслимо для нормандских хроник): сильный правитель, «собиратель» государства, удачливый полководец— и, вместе с тем, «угнетатель бедного народа», патологически жадный до денег, жестокий по отношению к противникам[460].
Мораль англосаксонских хроник выдержана в примирительном тоне: что было, то было, но все — по воле божьей.
Идея божественного воздаяния за грехи получает особенное развитие в трудах англо-нормандских писателей XII в. Это, в сущности, не удивительно: все они были монахами, а XII век был временем возвышения папства. Но, с другой стороны, в отличие от взвешенности англосаксонских хроник, где события мотивировались вполне реалистично и непредвзято, англо-нормандская историография снова дала крен в пропагандистскую сторону, унаследовав многие черты нормандской хронистики XI в. Правда, задачи изменились: если нормандские хронисты имели своей целью легитимизировать само завоевание Англии, то авторы XII в. скорее отражали интересы новой, смешанной, англо-нормандской элиты, склонной легитимизировать новую династию, стоящую во главе этой элиты, и, соответственно, очернить элиту прежнюю, англосаксонскую, которая проиграла борьбу и ушла в прошлое. Поэтому у англо-нормандских авторов старые, формально-юридические мотивировки дополняются и как бы смягчаются за счет рассмотрения этнических аспектов нормандского завоевания (что было свойственно англосаксонской хронистике), и потому не выглядят столь односторонне, как у их нормандских предшественников. Впрочем, в наименьшей степени как пропагандистские, так и этнические мотивы присущи Эдмеру, человеку глубоко религиозному, чей кругозор был ограничен узкими рамками внутрицерковных дел. Его мотивировка и оценки нормандского завоевания — чисто религиозные. Все бедствия Англии в XI в., начиная с широкомасштабных вторжений датчан и кончая нормандским завоеванием, объясняются как исполнение пророчества св. Дунстана Кентерберийского — англосаксонского церковного деятеля и подвижника второй половины X — начала XI вв., осудившего и проклявшего некогда короля Этельреда за то, что тот вступил на престол, убив своего брата Эдуарда. Пророчество Дунстана сбылось: начались бесконечные войны, бедствия, датское завоевание Англии Кнутом, феодальные смуты и, наконец, нормандское нашествие[461]. Ни этнических, ни глубинных политических мотивов у Эдмера найти невозможно, да, впрочем, их там и не может быть, исходя из жанра произведения. Все исторические события исчерпываются у него взаимоотношениями королей и церковных прелатов, и констатацией результатов. Божественный промысел, деяния святых, и т. п. — абсолютный и единственный двигатель истории. Реальные причины событий, таким образом, игнорируются.
Диаметрально противоположную по глубине и аналитичности картину нормандского завоевания дает Ордерик Виталий. Вероятно, его можно назвать лучшим историком нормандского завоевания среди нормандских и англо-нормандских авторов. Правда, как и все эти авторы, Ордерик первоначально гневно обрушивается на Гарольда: «По вине клятвопреступления Гарольда Англия была на пути к развалу», — пишет Ордерик, выводя причину войны между двумя государствами из «узурпации» Гарольдом английского престола[462]. Вообще, Ордерик