— Лег, — кивнул Пересвет.
Он сидел напротив и внимательно меня изучал. Хотела сказать, что помню о привычке Тёма не засыпать сразу, но быстро язык прикусила. Прозвучит так, словно я поскорее наедине хочу остаться, а я совсем не хотела. Точнее, не то, чтобы не хотела — хотела, только страшно… Дожила, малахольная, сама про себя перед собой оправдываюсь.
— Хочешь вина?
— А ты? — зачем спросила, сама не поняла.
Свет опустил голову и засмеялся, потом исподлобья на меня взглянул по-мальчишески так, озорно. Я неосознанно залюбовалась, потом спохватилась. Точно, малахольная! А с чего взяла, что мне не пора? У него у ребенка стресс такой был. Поздравляю, Верочка, ты — тормоз. Ноги в руки и домой.
Я резко поднялась:
— Пойду.
Теперь лицо Пересвета выражало недоумение:
— Куда?
— Д-домой, — я заикнулась и неуверенно показала рукой в сторону многоэтажки напротив.
— А я? — недоумение прошло, теперь он смотрел на меня внимательно, серьезно, мягко.
Рот я открыла, что сказать не придумала, закрыла, пошевелиться тоже не смогла. Уставилась только на него перепуганно и все. Сам виноват. Откуда я знаю, как на твои вопросы отвечать? Я вообще с тобой, плохой мальчик, ничего не знаю и ничего не понимаю.
Словно сквозь дрему наблюдала, как он быстро поднялся, приблизился и поцеловал. Вот просто так склонился и поцеловал, не обнимая, не глядя перед этим в глаза и не касаясь даже рукой. Вроде бы ничего особенного, просто губ коснулся легко и тут же отстранился, но все равно, предупреждать же надо! Я сам факт-то отметила, а осознать не успела, так что как смотрела на него испуганно, так и продолжила, если не больше.
— А так останешься? — и ни тени улыбки на лице.
Наоборот, глаза темные от чуть расширившихся зрачков, взгляд пристальный, напряженный.
Я снова не нашлась что ответить, только плечом неопределенно повела и губу нижнюю грызть начала. Свет поднял руку и осторожно большим пальцем провел по ней.
— Не делай так.
Вот теперь точно в обморок грохнусь. По крайней мере тело одолела самая настоящая слабость, а голова напрочь отказалась соображать. Ни мыслить, ни говорить, ни шевелиться.
От нижней губы он перешел к верхней, потом точно так же осторожно провел до левого виска и спустился на шею. Взгляд его при этом неотрывно путешествовал вслед за пальцем. Казалось, нет ничего важнее в мире, чем то, что он видит в данный момент.
Второй поцелуй отличался от первого и был таким же, как предшествовавшая ему ласка. Осторожный, нежный, тягучий. Этим поцелуем Свет не настаивал ни на чем. Я чувствовала лишь его губы и дыхание, глубокое, иногда замирающее. У меня самой кровь в ушах шумела, а сердце колотилось так, что он не мог не заметить. Уже обе его руки мягко удерживали мое лицо. Было так восхитительно ощущать тепло его ладоней, не сопротивляться этому теплу, вбирать в себя. Свет вдруг немного отстранился. Не больше миллиметра разделяло наши губы, когда он прошептал:
— Ты всегда так пахнешь?
— Как? — мой шепот получился сквозь прерывистый вздох.
— Ванилью, чем-то пряным и немного горьким.
Я вновь не нашла ничего осмысленнее, чем неуверенно пожать плечами. Он улыбнулся и вернулся к поцелую.
Точнее почти вернулся. Почти, потому что в дверь позвонили. В коридоре мгновенно раздался детский топот. Я вздрогнула, а Свет невнятно пробормотал что-то краткое, но, подозреваю, емкое. Нехотя он отпустил меня и пошел открывать.
Я спряталась за кухонную стену — не хотелось попадаться на глаза незваному гостю. Зато, когда голос незваного гостя оказался голосом Альбертовича, приехавшего узнать у сына состояние внука, я ухватила сумку, свой цветочек и, невпопад распрощавшись со всеми, убежала домой.
Даже особо не запомнила, как улицу пересекла и как на свой этаж поднялась. Очухалась только, когда уже стояла в квартире, прижавшись спиной к входной двери. Сердце все еще колотилось, и я все еще чувствовала его прикосновения. Такие реальные, такие теплые. И его дыхание.
Скинув туфли, переодевшись и смыв косметику, я забралась на кровать и обняла подушку. Это единственное, что хотелось делать. Спрятаться в своем надежном убежище и подумать, хорошо подумать, чтоб все понимать, чтобы не быть такой потерянной и перепуганной. Нельзя в тридцать лет от пары поцелуев быть такой потерянной и перепуганной!
«Убежала».
Прийти в себя он мне не дал.
«Я не разбудил?»
Издеваешься? Да у меня теперь только следующей ночью сон появится. Все тело ломит от слабости и напряжения.
«Нет, просто лежу».
«Со светом?»
С кем еще, как не с тобой. Но в сообщении я, конечно, написала иначе:
«Подглядываешь?»
«Завидую».
«Чему?»
Снова не поняла, к чему он ведет. Уже и не удивилась особо. Привыкаю не понимать.
«Кровати. Ты на ней. Теплая, нежная, ласковая».
Сладкое томление, что появилось в груди сразу, как он написал, резко разрослось, отдаваясь в теле еще большей слабостью. Нужно было что-то ответить, а меня только на усталый выдох хватило. И это я не от него устала, вовсе нет. Я устала от своей беспомощности в отношении него, от своих безуспешных попыток сопротивляться этой беспомощности. Да, моя рациональная часть понимала, что не в состоянии разгадать головоломку под названием Пересвет. Нужно было расслабиться и плыть по течению. Но есть ведь и иррациональная я. И в этой части мной вертел страх быть обманутой, быть раненой. Кто знает, что у Света на уме? Я не знала.
Свет меж тем, не получив ничего, отступил:
«Спокойной ночи».
«Спокойной ночи».
Вот такая я глупая. Вместо того чтобы соблазнять мужика, бегаю от него.
Прежде чем начать ворочаться до утра в безуспешной попытке заснуть, позвонила маме. Только по ее переживанию Альбертович мог появиться у сына, вместо того чтобы элементарно позвонить. Это мужчине по телефону скажи «все отлично», и он поверит, а женщина, она не такая. Женщина убедиться лично должна, на то она и женщина. В нашем случае через особо доверенного гонца. Раньше таким гонцом была