На станции «43-й километр» в повествовании происходит резкий перелом. Нарушается монологический характер повествования — у Вени появляются реальные, живые собеседники. Сам автор указывает на изменение жанра: «Черт знает, в каком жанре я доеду до Петушков… От самой Москвы все были философские эссе и мемуары, все были стихотворения в прозе… <…> Теперь начинается детективная повесть». С этого момента пить начинает не один Веня, а целая компания. О. Седакова в своей интересной статье[201] утверждает, что это не что иное, как изображение пира, выполненное в античных традициях. И действительно, что такое пир (симпосий) в Древней Греции? Это застольная беседа на философские темы, непременно сопровождающаяся обильным возлиянием. Наиболее полно это отразилась в «Пире» Платона или Ксенофонта. В «Москве–Петушках» все это принижено, перенесено в пригородную электричку, в кучку пьяниц, но, тем не менее, все равно остается настоящим пиром. О чем говорят наши путешественники? О Гоголе и Тургеневе, о традиции питья в русских литературных кругах, о Гете и Шиллере. Они выводят кривую настроения после пьянки, обсуждают отношение к женщинам как мерило всякой цивилизации. Веня рассказывает о своих заграничных путешествиях. И все это, «как у Ивана Тургенева», по-философски. Пир этот происходит на границе жизни и смерти, Москвы и Петушков, ада и рая. Его участники — какие-то дикие, фантасмагорические персонажи: нелепый внучек, который только и может, что верещать, и у которого «и шея-то не как у всех, у него шея не врастает в торс, а как-то вырастает из него, вздымаясь к затылку вместе с ключицами. И дышит он как-то идиотически…»; черноусый в берете и его ипостась — черноусая в берете; хоть и не участвуют в общей беседе, но сидят и пьют вместе со всеми умный-умный и тупой-тупой.
Здесь надо рассказать, какими были пьянки в настоящей жизни Венедикта Ерофеева. У него было две компании друзей — одна, связанная с его университетским кругом, другая — все те, с кем он пил. Это была компания безудержных пьяниц. Но их попойки не были лишены некоторого философского и литературного уклона. Как рассказывает В. Б. Кривулин, у них, например, считалось хорошим тоном напиться вечером до чертиков и прочитать в таком состоянии какую-нибудь книгу, а утром ее пересказать остальным. Так что этот философский «пир» в электричке имеет непосредственное отношение к реальной Вениной жизни.
С концом пира кончается правильное движение электрички. Начинается полный бред окончательного запьяневшего Вени. Его либо выносит из электрички на станции «Орехово-Зуево» (это, кстати, единственная станция, которой посвящена отдельная глава — остальные главы это перегоны между станциями) и вносит в другую, либо герой просто засыпает, а электричка приходит в Петушки и направляется обратно (может быть, она прошла весь путь «Москва–Петушки» за это время не один раз)… Так или иначе, Веня просыпается и замечает, что уже стемнело и он едет обратно в Москву.
В этот момент героя начинает искушать Сатана, предлагая спрыгнуть с поезда. Веня не соглашается, и «Сатана ушел, посрамленный». Но в следующей главе дьявол возвращается, на этот раз в образе Сфинкса, у которого нет ни ног, ни хвоста, ни головы, но который, тем не менее, нещадно лупит Веню хвостом и головой. Сфинкс задает ему пять загадок, ни на одну из которых Веня не смог ответить. Экзамен провален, Сфинкс не пускает Веню в Петушки. Минин и Пожарский в последней его задаче, хоть и идут в противоположные стороны, попадают на Курский вокзал, да и «в Петушки, ха-ха, вообще никто не попадет!»
Дальнейшее пребывание Вени в электричке наполнено фигурами бреда, такими как Митридат, у которого в полнолуние текут сопли, камердинер Петр или полчища Эринний. Все происходящее окончательно превращается в кошмар. Потом Веня оказывается на платформе, ему холодно и больно, да в довершение ко всему к нему подходят двое со скульптуры «Рабочий и колхозница», рабочий ударяет его молотом по голове, а крестьянка серпом по яйцам. Интересно отметить, что это, по всей видимости, реальный сон Ерофеева: «Кошмарный сон с похмелья в ночь на 17/IХ: вначале озноб, потом жар, потом лихоманка. Потом ко мне подходят двое этих верзил со скульптуры Мухиной, рабочий подходит и бьет меня молотом по голове, а потом крестьянка серпом по яйцам».[202]
Некоторое время автор еще надеется, что он в Петушках, что все обойдется; действие происходит в месте «Петушки. Садовое кольцо» или «Петушки. Кремль». Но тщетно: «Началась история, страшнее всех, виденных во сне: в этом самом переулке навстречу мне шли четверо. Я сразу их узнал, я не буду вам объяснять, кто эти четверо… <…> вы сидели когда-нибудь в туалете на петушинском вокзале? Помните, как там, на громадной глубине, под круглыми отверстиями, плещется и сверкает эта жижа карего цвета, — вот такие были глаза у всех четверых». Они преследуют измученного Веню и настигают его у стен Кремля: «Нет, это не Петушки! Кремль сиял передо мной во всем великолепии». Сколько раз он проходил по Москве в поисках Кремля, и ему ни разу не удавалось его найти. И вот, когда Кремль ему меньше всего нужен, он попадает прямо на Красную площадь. Ему удается вырваться еще раз, но ненадолго — его настигают в каком-то подъезде. Небесные ангелы рассмеялись, а «они вонзили мне шило в самое горло… Я не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки. Густая красная буква „Ю“ распласталась у меня в глазах, задрожала, и с тех пор я не приходил в сознание и никогда не приду».
Такая смерть героя удивительным образом вплетается в жизнь самого Венедикта Ерофеева. Вероятно, он описал ее, находясь под впечатлением виденного им случая. Бригада, в которой он работал, прокладывала кабель (этот сюжет подробно описан в главе «Кусково-Новогиреево»). Однажды утром у них осталось немного недопитого накануне вина. Они бросили на морского, кому достанется это выпить. Выигравший рабочий выпил вино залпом… а через несколько секунд в страшных мучениях скончался. Оказалось, что в бутылке сидела оса, которая успела ужалить несчастного в горло изнутри… Но поразительно, что через 20 лет после написания поэмы, писатель умер от рака горла, когда ему в шею была вставлена трубка, через которую он питался (по рассказам Б. В. Останина).
Последняя фраза вводит читателя в недоумение: она написана от лица рассказчика, но после его смерти! Получается, что все повествование вела душа несчастного Вени, которому на земле никак не удавалось найти свое место и счастье, который так и не попадает в Петушки. Возможно, после смерти душа обретает долгожданное успокоение и рассказывает нам о последнем дне Венедикта. Делает она это непосредственно после смерти: второй абзац поэмы начинается словами «Вот и вчера…» и описывает день, предшествующий путешествию героя. То есть он путешествует «сегодня», значит, и рассказывает все это в тот же день…
Намеки на то, что Веня не доедет до Петушков, встречаются в тексте неоднократно. Он едет в Петушки в 13-ый раз, в пятницу; он выпивает на какой-то станции тринадцать глотков водки: «не в радость обратятся тебе эти тринадцать глотков, — подумал я, делая тринадцатый глоток». В другом месте он говорит, что поделится с нами секретом коктейля, «если доберется живым; если милостив Бог». Живым он не добрался. Почему Бог оказался немилостивым? Почему ангелы обратились в дьяволов? Почему Вене не дают вырваться из адской Москвы в блаженные Петушки сначала Сфинкс, а потом четверо убийц?
Поэма начинается с того, что герой не может попасть к Кремлю, а кончается тем, как он к нему наконец попадает. Утром злополучного дня Веня просыпается в каком-то подъезде, а вечером его убивают в подъезде (может быть, в том же?). Получается некий замкнутый круг, из которого нет никакого выхода. Кажется, это и есть главная мысль поэмы — нет из тогдашнего положения России никакого выхода! Но последняя фраза «Москвы–Петушков» доказывает обратное: Венина жизнь, пусть даже жизнь его души, не кончается — не все кончено и для России.
ПУБЛИКАЦИИ
И. Я. Авдиев. Записная книжка Венедикта Ерофеева 1974: «Лаборант по борьбе с окрылённым кровососущим гнусом»
Москва
«Увы, всё длится странствие житейское, в разладе с целым миром и с самим собой», — мог посетовать Венедикт Ерофеев вместе с автором строк святителем Григорием Назианзиным в переводе всегда любезного его сердцу Сергея Аверинцева.
Записная книжка 1974 года включает «записки писателя» и его дневник — «изо дня в день». Венедикт оставил с начала блокнота три четверти чистых листочков для заметок и записью от 1 марта открыл дневник, который вёл до 13 июля. Метеорологические наблюдения над температурой воздуха датированы от 15 мая до 23 июля. Значит и «записки писателя», составляющие основное содержание блокнота, были сделаны с 1 марта до 23 июля.