Лера слушала это романтическое признание и недоумевала столь странному в одном человеке сочетанию сентиментальности и жестокости, глубины чувств и расчетливого прагматизма.
Он не обманывал ее, это было видно: на его лице действительно отражалась целая гамма чувств, интонации его голоса были мягкими, нежными, а то, что он говорил, казалось искренним и выстраданным.
И в то же самое время в его голове четко прокручивался план, как не упустить свои деньги, план безнаказанного преступления.
— Хочешь, покажу тебе своих детей? — неожиданно предложил Максимов и, не дожидаясь ответа, встал. Подошел к секретеру, вынул из ящика небольшой, квадратный альбом в бархатном переплете.
— Вот смотри, — раскрыл он обложку.
На фотографии групповой портрет всей семьи: сам Максимов, очень молодой и невероятно красивый, с ослепительно белой улыбкой, похожий на испанского матадора, его жена, худощавая, голубоглазая блондинка с усталым взглядом, и двое детей, мальчик лет шести со смешным хохолком на затылке и толстенькая, только вышедшая из пеленочного возраста девочка.
— Это Колька, а это Юлька, — Максимов с улыбкой ткнул пальцем в карточку. — Мы тогда только переехали в Москву. До этого жили в Минске. А вот Коля уже первоклассник. — На другом снимке был изображен серьезный мальчик в школьной форме с букетом наперевес и ранцем за плечами, стоящий на ступеньках школы. — Жена снимала, — пояснил Максимов. — А я, как сейчас помню, не смог прийти, проводить его, дежурил. Как он разобиделся!
Взгляд его потеплел, он листал альбомные странички одну за другой, доверительно рассказывая Лере, когда и где были сняты карточки.
— Это Юлька на лошади. Страшная была трусиха, даром что двенадцать лет исполнилось, все боялась даже ногу в стремя засунуть. А коня звали так смешно, ты себе не представляешь — Братик. Отличный жеребец, спокойный, выдержанный. Юлька потом привязалась к нему, за уши не могли оттянуть.
— Сколько сейчас твоим детям? — спросила Лера.
— Дочке восемнадцать, а Николаю двадцать три. Он, пожалуй, единственный, кто полностью понимает меня. Юлька еще соплячка, у нее лишь кавалеры на уме, жена не в счет. А Колька — тот настоящий друг.
— А кто-нибудь из них знает про эту квартиру?
— Николай знает. У него и ключ есть, разрешаю сюда приводить девушек. Но ты не волнуйся, никто не будет претендовать на квартиру, она только твоя.
— Да нет. — Лера пожала плечами. — Я не боюсь. Просто так спросила.
Она действительно спросила об этом просто так, сама не зная почему. Может быть, ее изумило, что Максимов, ко всему прочему, еще и заботливый, любящий отец. Интересно, знают ли дети о том, на какие средства и какой ценой нажито благосостояние их отца? Наверняка не знают. А если узнают, станет ли для них шоком такое известие? Или они оба, и сын, и дочь, по наследству от папаши наделены таким же прочным иммунитетом к собственной совести? Так или иначе, но отцовские махинации позволили обоим жить в свое удовольствие, ни в чем не нуждаясь: девчонка катается на рысаках, парень водит в шикарную квартиру девиц. Небось и учатся, где надо на эти денежки.
— Юлька — студентка Плехановского, — точно отвечая на Лерины мысли, сообщил Максимов. — А Коля этим летом закончил юрфак университета. Уже и на работу устроился. Сейчас, правда, его нет в Москве — срочно улетел в Венгрию, там у него друг и какие-то с ним дела. Мы и увидеться не успели перед отъездом, но созваниваемся регулярно. Слушай, — он решительно захлопнул альбом на последней странице, — А наша еда! Там, небось, и мороженое потекло, и шампанское нагрелось.
Давай-ка поднимайся, и будем ужинать — так и быть, сегодня я выступлю в роли повара.
Ужин получился королевским: экзотические салаты, жаркое, мастерски приготовленное Максимовым, шампанское и десерт. Лере все эти деликатесы с трудом лезли в горло. В то же время кто-то невидимый, язвительный внутри нее голосом Анны принялся нашептывать ей ужасные, жуткие слова. Слова были о том, что отныне она, Лера, может ужинать так каждый день, и не только ужинать, но и завтракать, и обедать. И, что гораздо существеннее, не она одна, но еще и Машка. Что можно будет забрать дочку из сада, нанять ей няню, отдать в престижную школу, а самой работать в свое удовольствие, продвигаясь по служебной лестнице семимильными шагами. И все это при одном маленьком условии: забыть о том разговоре, который она подслушала позавчера. Считать, что его не было, согласиться на предложение Максимова фактически стать его женой, переехать в эти хоромы и жить-поживать, не думая о каком-то невыносимом, всех замучившем старике Скворцове. Не вспоминая об Андрее, которому она оказалась не нужна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В конце концов, кто она такая? Всего лишь женщина, безмерно уставшая бороться с жизнью, с болезнями ребенка, с одиночеством, с материальными проблемами. Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Стоит ли быть такой принципиальной, не лучше ли поучиться у Максимова его двойной морали? Пользуясь ею, он прожил удачную жизнь, достиг всего, чего хотел, вырастил себе преданных друзей в лице детей.
Он сидел напротив нее за столом, шутил, смеялся, подкладывал ей на тарелку лучшие куски, следил, чтобы ее бокал не пустовал. Он не стал ей хотя бы капельку дорог, она по-прежнему не чувствовала к нему никакой теплоты, но вместо былого отвращения пришла готовность принять его отношение к ней, принять и оценить.
Лера пила и пила, пока в голове не стало пусто, а тело не сделалось безвольным, размякшим, ватным. Тогда они снова очутились в постели. За окном уже давно была ночь, позабытый альбом лежал на тумбочке, там же тихо и мерно тикал большой, круглый, старомодный будильник, холодно мерцали подвески люстры, ловя и отражая пробивающийся через занавески свет фонарей. Лера видела над собой темные от желания глаза Максимова и думала о том, что, может быть, любовь не всегда должна быть взаимной. Что иногда достаточно на двоих чьей-то одной любви, в данном случае его любви к ней. А то, что она сама никогда не сможет полюбить его в ответ, — может, это не так уж и важно?
24
Утром она проснулась с твердым убеждением, что ничего больше делать не будет. Ничего, чтобы раскрыть замыслы Максимова. Да, собственно, она и не знает, что делать дальше. Карту деда Лера просмотрела, убедилась в том, что и Анну, и Светлану подозревала напрасно. Не может же она, в самом деле, читать мысли Максимова! Лучше считать, что ей все приснилось: ссорящиеся голоса за стеной, обещание, данное шефом своим ранним гостям, поставленный теми срок в две недели.
Максимов отправился в душ, а Лера позвонила домой и сообщила Наталье, что скоро выезжает и будет через час. Та успокоила ее, заверив, что Машка спала ночью отлично и спит до сих пор.
Лера проворно соорудила завтрак из оставшейся с вечера еды и принялась приводить себя в порядок. Первым делом — прическа. Вымыть голову она уже не успевает, иначе Машка снова опоздает в сад.
Значит, нужно уложить волосы гелем, чтобы не торчали во все стороны.
Лера порылась в ящиках трюмо, стоявшего в спальне, отыскала нужную коробочку, вынула из сумочки щетку и занялась волосами. Вскоре ее голова приобрела вполне аккуратный и приемлемый вид. Лера полюбовалась на себя в зеркало, щеткой подвила кончики волос внутрь, вывернула помаду из патрона и тщательно накрасила губы.
Сзади резко щелкнуло и раздался пронзительный и одновременно хриплый звонок. Она не сразу поняла, что это запоздало сработал будильник, и вздрогнула. Открытая помада выскочила из пальцев и укатилась под трюмо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Лера подбежала к тумбочке, с досадой нажала на кнопку орущего будильника. Тот замолчал. Она смерила допотопный аппарат сердитым взглядом: из-за него пропала помада, совсем новая, дорогая, любимого светло-коричневого цвета. Лера подошла к зеркалу, опустилась на колени и заглянула под трюмо, надеясь, что, может быть, помада не сломалась или сломалась не целиком и удастся спасти хотя бы часть.