Было уже около трех часов ночи, а Денби все не возвращался. А может быть, он приходил и ушел снова. Аделаида прорыдала в подушку два или три часа, не помня себя, не замечая ничего вокруг. Кажется, ее звал Бруно. Теперь же слышен был только дождь.
У нее не укладывалось в голове, как это все случилось. Она же понимала, что было безумием украсть марку, еще и до того, как отдала ее Уиллу. По дороге в Кемден-Таун с маркой в сумочке она еще не решила, отдать ли ее Уиллу или положить назад, в шкатулку. Когда тетя ушла спать, они с Уиллом начали ссориться, как обычно. Аделаида отпустила несколько саркастических замечаний насчет заигрываний Уилла с миссис Гринслив. Ее все еще мучило воспоминание об этой сцене. Особенно возмущала ее легкость, с какой миссис Гринслив завела разговор с Уиллом. Самой Аделаиде разговаривать с ним было трудно, даже флирт их был неуклюжий, бессловесный, рискованный. А миссис Гринслив, казалось, ничего не стоило с ним болтать. Аделаида сказала Уиллу, что он вел себя, как развязный лакей, и скалился, как глупый мальчишка. Уилл страшно разозлился. Аделаида заявила, что если он позвонит миссис Гринслив, то ее, Аделаиду, он больше не увидит. Уилл ответил, что эта угроза его абсолютно не тревожит и он сейчас же позвонит миссис Гринслив. В конце концов, разразившись горькими, беспомощными слезами, Аделаида в отчаянии швырнула марку на стол. Уилл пришел в восторг, сделался ласковым, внимательным и пообещал больше не иметь дела с миссис Гринслив.
Вспоминать об этом было стыдно, мерзко. Она плакала все дни напролет. И вот разразился скандал, и она потеряла Денби на веки вечные. Хоть он и был добр с ней, теперь он станет смотреть на нее как на чокнутую, всегда будет настороже, ожидая от нее подобных диких выходок. Она и сама себя испугалась. И все-таки она знала, что она не сумасшедшая, просто у нее уже не было сил терпеть.
Аделаида выглянула из комнаты. Дверь напротив, к Денби, была открыта, и там было темно. Аделаида вошла и включила свет: кровать убрана, на нее не ложились, занавески не задернуты, поблескивали черные, залитые дождем оконные стекла, в комнате — никого. Аделаида снова заплакала. Она подошла к окну и задернула занавески. Сняла с кровати уэльское покрывало, откинула одеяло, роняя на него слезы. Оглядела комнату.
И тут она заметила лежащее на комоде письмо. Сначала Аделаида подумала, что, пока она рыдала у себя в комнате, Денби вернулся и оставил ей записку. Она подошла и отодвинула в сторону электробритву. Письмо было адресовано мисс Уоткин и не запечатано.
Аделаида прислушалась. Ни единого звука, только дождь. После минутного колебания она вынула письмо.
Дорогая Лиза!
Извините, что я плохо вел себя на Бромптонском кладбище и, наверное, напугал Вас. Я не умею писать писем, но мне необходимо написать Вам. Я хочу объяснить Вам, как это серьезно. Не потому, что питаю какие-нибудь надежды — откуда им взяться? Но только мне нелегко. Вам, может быть, это и непонятно. Мы виделись всего несколько раз. Но Боже, Лиза, поверьте, это серьезно, и очень. Я люблю Вас и хочу видеть Вас, хочу узнать Вас, и, пожалуйста, отнеситесь к этому серьезно. Я буду вести себя очень хорошо и делать все, что Вам захочется. Только не говорите заведомо, что в этом нет смысла. Как это можно сказать заранее? Я понимаю, что я по сравнению с Вами ничто, но я Вас очень люблю, и поверьте мне, такими вещами не шутят. Я знал такую любовь когда-то. Это совсем другое, нежели обычные пустячные увлечения, сводящиеся к постели. Я чувствую, что Вы — моя судьба. Вы должны выслушать меня, Лиза. То, из-за чего Вы могли плохо подумать обо мне, как о человеке легкомысленном (например, когда увидели меня впервые), не имеет значения. Да, я легкомысленный человек, но не по отношению к Вам, и если Вы в конце концов обратите на меня внимание, то, быть может, простите меня: ведь благодаря Вам я уже стал другим. Не думайте, что это пьяный бред или пустая болтовня. Я пишу то, что подсказывает мне сердце, а это бывает только в определенном случае. Пожалуйста, поверьте и, осмелюсь просить, отнеситесь с уважением к тому, что я Вас люблю, и давайте встретимся, Лиза. Это необходимо. Этого не избежать. Я буду писать Вам снова и снова и просить о встрече. Пожалуйста, думайте обо мне серьезно. Я люблю Вас, Лиза, а всего остального просто не существует.
Ваш раб Денби
Аделаида вложила письмо обратно в конверт и придавила его электробритвой. Выключила свет, вернулась к себе в комнату, закрыла дверь. Она лежала неподвижно, без слез, пока за окном не забрезжил рассвет.
Глава XIX
Майлз в темноте тихо открыл дверь в комнату Лизы. Это было в субботу, примерно в два часа ночи. В предшествующие два дня он ходил на службу, работал, ел, как всегда разговаривал с Дианой и Лизой. Просматривая утренние газеты, отпускал обычные свои едкие замечания, вовремя выходил из дому, чтобы успеть на службу, вовремя возвращался. Он вел привычный, давно заведенный образ жизни, но в душе у него все волновалось и кипело. Он не выпускал Лизу из поля зрения. В пространстве, разделяющем их, витало что-то новое, необыкновенное, значительное. Случайное сближение рук за завтраком, переданная книга, движение, каким она брала чашку, встреча на лестнице — все причиняло боль. Уютного жилья, которое он называл своим домом, как не бывало. Вместо этого были лишь ее взгляды, жесты, приходы и уходы, и все это терзало его, точно орудия пытки.
Майлз не мог оторвать от Лизы глаз. Он смотрел и смотрел на нее, и ему казалось, что и она отвечает тем же. Магнетическая сила, устоять перед которой он не мог, приковывала к ней его взгляд, который действовал на нее гипнотизирующе. Он никак не мог удержаться от этих взглядов, исполненных значения. Он призвал на помощь все свое здравомыслие, чтобы обуздать себя и не нарушить покой в доме. Он не делал никаких попыток остаться с нею наедине, и, поскольку они обычно уходили по утрам на работу и возвращались вечером в разное время, а Диана всегда была дома и двери комнат не закрывались, чтобы в любую минуту можно было окликнуть друг друга, он и не оставался с нею наедине.
Но существуют импульсы, которые способны передаваться и, безусловно, передаются без слов. В пятницу вечером Майлз уже знал — Лиза все поняла; поняла она также и то, что Майлз знает, что она все поняла. У него не было ни малейшего представления о том, как она к этому относится, ибо он был слишком поглощен собственными ощущениями. Он не был готов к тому, чтобы признать трагичность происходящего. Чувство любви или, как казалось сейчас Майлзу, открытие в себе этого чувства само по себе преисполняет и болью и радостью. Тут возрастают все жизненные силы, обостряется сознание своего «я». Захлестнутый темной волной радости, он не мог думать о будущем и строить какие бы то ни было планы. Он рассуждал так: она не захотела рассказывать Диане о Денби. Но скорее всего, и даже вне всякого сомнения, она сделала это из осторожности, из соображений такта — едва ли она могла предвидеть, как повлияет на ее зятя сцена на кладбище.