Кабинет отца Ни был увешан портретами людей, посвятивших себя защите человека. Перед его письменным столом висел огромный портрет Александра II и вокруг — всех деятелей освобождения крестьян. Старик, когда я его узнала, был верующий, но не церковный. Всегда читал Библию, но ко многому относился критически, подтрунивая над лицемерами, ханжами.
Мать Ни по воспитанию была иностранкой, в молодости жила в Париже, говорила лучше по-фр<анцузски>, чем по-русски. Молилась по фр<анцузскому> молитвеннику, и когда ей указывали на то, что она — православная, то возражала: «C'est la même chose»*. До старости (умерла 75 лет) была очаровательна, изящна, приветлива, любила общество, развлечения, но главное — была очень добра. В ней чувствовалась подлинная духовная аристократичность в лучшем смысле этого слова. Она была аристократка по своему происхождению. Ее мать была графиня Шуазель, в замужестве княгиня Кудашева. Но природная и духовная аристократичность — не одно и то же и редко совпадают. Алина (Александра) Сергеевна обожала Ни, так же, как и отец. Старики очень любили друг друга, хотя часто ссорились из-за пустяков. Мать Ниотносилась ко мне как к родной дочери, ласково и нежно. Отец по натуре был со всеми любезен, но малообщителен, может быть, благодаря своей глухоте, кот<орая> увеличивалась с годами.
Сегодня у Ни какая-то дама из Ascon'a; приглашение на конференцию.
Получена статья Ни на испанском языке из Аргентины в журнале «Sur»[299].
* «Это одно и то же» (фр.).
136//137
Ни на заседании «Pour la Vérite».
Стоят сухие, морозные дни с ярким солнцем. Я плохо выношу сухость и потому чувствую себя эти дни не по себе. Ни, наоборот, не выносит сырости, т. к. у него являются ревматические боли. В детстве у него была сильная ревматическая горячка. Следы этой горячки остались на всю жизнь в его нервных движениях.
Воскресенье, 9 февраля
К 5 часам у нас собираются Pierre Pascal с женой, К. В. Мочульский, один швейцарский студент и еще две-три дамы. Ни очень оживляется, шутит, рассказывает о своих интересных встречах и беседах в трактире «Яма» в Москве с сектантами[300]. К. В. Мочульский остается ужинать, и после ужина у него с Ниочень серьезная беседа о различном понимании учения о человеке у Ни и у о. Булгакова. Из этого разговора ясно, что о. Булгаков в своих последних книгах очень приблизился к пониманию Ни, а раньше он обвинял Ни в «люциферианстве» за его утверждение человека, личности, как образа и подобия Бога.
После этого разговора Ни говорит мне: «Знаешь, я иногда просто прихожу в отчаяние. Как мало меня понимают даже те, кто читает мои книги. Вот хотя бы К<онстантин> В<асильевич>. Ведь он слушал меня как будто в первый раз. Все, что я уже многие годы пишу о человеке, кажется ему чем-то новым».
Понед<ельник>, 10 февраля
Утром, вспоминая вчерашнюю беседу с К. В. Мочульским, Ни говорит: «Мне пришла мысль устроить небольшое собрание для выяснения различия моего учения о человеке в связи с учением о. Бул<гакова> о Софии».
Вторник, 11 <февраля>
Лекция Ни, но я остаюсь дома[301]. Гололедица такая, что трудно ходить. И мороз.
Среда, 12 февраля
Ни перечитывает Л. Толстого и по поводу «Воскресенья» говорит: «Я считаю Толстого величайшим романистом и психологом. Какая правда и глубина в этом его романе!! Знаешь,
137//138
я чувствую в себе раздвоение... Во мне борются Л. Толстой и Ницше, но все мировые проблемы сейчас заострены, по-моему, в Л. Толстом, Марксе и Ницше...»
По вечерам читаем Диккенса, кот<орого> все с детства любим... Ни сегодня дал мне прочесть «Monsieur Teste» Paul’я Valèry[302]. Прочла несколько страниц и бросила — ничего не понимаю. Для кого пишут эти господа? Если для немногих избранных, то не для чего издавать, печатать и пускать в продажу. Впрочем, я убеждена, что именно непонятное и импонирует. И многие на вопрос: «Читали ли вы "М. Teste"?» — сделают глубокомысленное лицо и ответят: «Еще бы! Какая глубина, какая ясность мысли, какие образы!» Я не из их числа и потому отвечу: «Читала, не понимала и возмущалась».
Четверг, 13 февр<аля>
Утром у Ни А. Ф. Керенский. Хочет издавать новый журнал (вместо «Дней»)[303] и просит Ни быть сотрудником[304]. Развивает план журнала и направление. Ни дает согласие. Я издали слышу голос К<еренского> и удивляюсь: как с таким голосом можно быть хорошим оратором! Хрипло-скрипящий, глухой, надорванный. Когда-то в Петербурге я издали слышала его речь. Он говорил с крыши дома...
Неожиданное (как всегда) появление Ляли [Брэнстэд]. Не виделись лет пять. Она едет в Англию из Германии. Такая же живая, бойкая, с таким русским заливчатым серебристо-звонким смехом. Была у меня всего несколько часов, т. к. завтра — в Лондон. Мы такие разные, но я люблю в ней ее русскую породу — широкую, свободную, «свою». Рассказала мне много о своей внутренней жизни последних лет...
Послали телеграмму-приветствие Л. Шестову. Ему сегодня 70 лет.
Пятница, 14 февр<аля>
В газетах избиение Л. Блюма членами Action Française[305]. Вот так культура! Бить на улице старого беззащитного человека только потому, что он думает не так, как они. И бьют не хулиганы, не чернь, а люди с высшим образованием, из «bonnes
138//139
families»*. Отсюда ясно, что есть две культуры: одна чисто внешняя, как костюм, а другая — внутренняя, и между ними такая же пропасть, как между костюмом и человеком. Прекрасно одетый человек может быть преступником, и, наоборот, одетый в лохмотья — святым.
Воскресенье, 16 февр<аля>
К 5 ч. у нас М. А. Осоргин, Lieb и П. К. Иванов. С Осоргиным давно не виделись, но он мало изменился, такой же «jeune homme»** и внешне, и, думаю, внутренне. С ним связаны у нас воспоминанья о жизни в Москве и на даче под Москвой (деревня Барвиха) во время большевистского террора. Он был вместе с Ниарестован и выслан вместе с нами. Перед арестом, в Барвихе, начал писать свой роман «Сивцев Вражек». Мы с ним часто ссорились на почве рел<игиозных> вопросов. Хотя серьезно говорить с ним нельзя. Все превращается в шутку, [в болтовню]. Он человек добрый, но какой-то легкий — одуванчик.
Вторник, 18 февр<аля>
Милейший Fritz Lieb (Федор Иванович) почти ежедневно приходит пить кофе после завтрака с нами. Уютно усаживается в кресло с сигарой, и начинается беседа с Ни на самые разнообразные темы. Сегодня разговор шел о «Софии»[306] и связи с работами о. Булгакова... Ни развивал ему свою точку зрения и указывал на разницу понимания Софии у Бёме (София — девственность) и у о. Булгакова (женственность).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});