лингвистической дискуссии 1950 г. проблема «язык и идеология» у нас стала считаться как бы решенной в отрицательном плане: язык не имеет никакого отношения к идеологии. Между тем рассматриваемая проблема не только сложна, но и весьма интересна в методологическом отношении. До 1950 г. советские лингвисты сделали немало для того, чтобы показать, как язык при всей своей общенародной сущности, вместе с тем не остается в стороне от борьбы идеологий и в прошлом, и в современном мире[274].
Но обратимся к современности и попытаемся обрисовать только что отмеченные две противоположные концепции.
С одной стороны, знаменем ортодоксальных структуралистов является лозунг – «освободиться от идеологии». Под таким названием в некоторых странах даже выходят целые книги, распространяющие принцип «деидеологизации» не только на всю филологию (и языкознание, и литературоведение), но и на всю науку вообще, в том числе и на естествознание[275]. Аргументация сторонников подобной концепции обычно стандартная: идеология будто бы мешает объективно описывать факты. Приверженцы противоположной концепции (их в наше время становится все больше и больше в разных странах) утверждают совсем иное, несколько неожиданно ссылаясь на общую семиотику и на семиотику языка, в частности. Эти теоретики ставят вопрос так: тексты, написанные на разных языках, передают мысли и чувства людей, создававших подобные тексты. Эти тексты в те или иные эпохи очень часто понимаются и истолковываются неодинаково, что зависит не только от содержания каждого текста, но и от языка, с помощью которого текст создан. «Семиотика текста» связывается с идеологией разных классов общества[276].
В настоящее время в странах Западной Европы и Америки выходят многочисленные сборники под названием «язык и идеология» и чаще всего под эгидой семиотики. Публикуются сборники под таким же названием и в социалистических странах[277]. К сожалению, при этом обычно не проводится различия между идеологией, которая определяется содержанием текста и идеологическими аспектами языка. Между тем – это, разумеется, различные явления, и их совершенно необходимо различать.
На мой взгляд, проблема «язык и идеология» должна решаться так: как общее правило, всякий национальный язык имеет общенародный характер, и в этом отношении он безразличен к классам в классовом обществе. Другой вопрос, что каждый язык может использоваться в классовых целях. Другими словами, использование языка, в особенности его лексики и фразеологии, его стилей, может детерминироваться классовыми целями, нисколько, впрочем, не нарушая общенародного характера каждого национального языка, который, как общее правило, выступает в функции великого общенародного достояния.
Разумеется, такие слова, как свобода, равенство, государство, материя, многие термины (философия, субстанция), многие словосочетания и фразеологические выражения (право на труд, базис и надстройка) могут получать и получают несходное идеологическое осмысление у представителей разных классов общества, не нарушая этим принципа общенародного характера национального языка[278]. Изучение подобного влияния классов общества на функционирование языка представляет большой интерес, еще и еще раз обнаруживая социальную природу языка.
Вместе с тем следует различать понятие социального и понятие идеологического. Первое значительно шире второго. Как я стремился показать, вся природа языка социально детерминирована, тогда как идеологические аспекты языка дают о себе знать лишь в определенных пластах лексики и фразеологии, в определенном использовании языка. Вот почему случаи, когда влияние идеологии обнаруживается в грамматике языка, очень редки, тогда как социальная обусловленность грамматики устанавливается в самом процессе ее становления и дальнейшего развития. Как ни существенно подобное несходство между двумя различными, хотя и взаимодействующими понятиями, с подобным различием обычно совсем не считаются. В результате возникают недоразумения, а иногда и ошибочные заключения.
Приведу здесь только два, но типичных примера. Постоянно приходится слышать такие рассуждения: грамматика языка не подвержена идеологическому воздействию, поэтому нельзя говорить и о ее социальной обусловленности. Между тем первое положение отнюдь не ведет ко второму. Неправильное второе положение привело и приводит к печальным последствиям: у нас до сих пор почти полностью отсутствуют исследования, посвященные социальной обусловленности различных грамматических процессов в языках мира.
А вот второй пример, еще более показательный. Когда в 1922 г. известный французский лингвист Ф. Брюно опубликовал большую и интересную книгу «Мысль и язык» (позднее она переиздавалась без всяких изменений), то в предисловии к ней автор подчеркивал, что он хотел вернуться к идеологическим проблемам грамматики, которыми интересовались в XVIII столетии[279]. Между тем внимательно изучая монографию Брюно, нельзя не заметить, что в ней идет речь не об идеологии, а всего лишь о семантике грамматических категорий. Брюно в этом плане небрежно отождествлял два, еще более различных понятия – семантику и идеологию.
Как видим, в сознании отдельных исследователей понятие идеологический не только отождествляется с понятием социальный, но и с понятием семантический. Между тем если всякое исследование той или иной идеологии закономерно оказывается исследованием одновременно и социальным, то противоположное соотношение обычно бывает иным, в силу более широкого значения самого понятия социальный. Что же касается термина семантический, то он, как известно, имеет прежде всего лингвистическое значение и, разумеется, не может и не должен быть отождествлен с термином идеологический. Другой вопрос, что семантические аспекты языка, его важнейшие аспекты, всегда взаимодействуют с социальной природой языка. И все же разграничение трех терминов (социальный, семантический, идеологический) совершенно необходимо в науке о языке[280].
7
После всего сказанного, резюме данной главы окажется кратким. На вопрос, поставленный в заглавии, ответ предлагается такой: социальные факторы языка не противостоят факторам имманентным, как обычно считают, а взаимодействуют с ними. Это не означает, что те и другие факторы тождественны, но это означает, что в языке они органически переплетаются, причем характер их взаимодействия может быть прямым или косвенным. В предшествующих строках была сделана попытка обосновать сформулированный тезис на конкретном языковом материале. Я глубоко убежден, что сведения всего социального в лингвистике лишь к внешним факторам развития и функционирования языка ошибочно и фактически, и методологически. Фактически – материал различных языков показывает иное, методологически – тезис о социальной природе языка в этом случае становится простой декларацией. Сказанное, разумеется, не означает, что внешние факторы для языка несущественны (они весьма существенны). Но дело в том, что социальная природа языка обусловлена прежде всего самим языком, его функционированием в обществе и его историческим развитием.
За последние четверть века лингвисты стремились к постановке новых вопросов во что бы то ни стало. Возникла опасность: новое ради нового. Стали изобретаться бесчисленные новые термины, за которыми нередко скрывались старые, все еще малоизученные и малоосмысленные проблемы. Между тем в науке о языке еще много старых и вечных проблем, которые действительно