Читать интересную книгу Багратион - Сергей Голубов

Олферьева качнуло в седле. Кровь отхлынула от его сердца, и он чуть слышно спросил:

— Вы взяли у меня свою руку, почему?

— Помилуйте! Как вы могли подумать? Скажу откровенно: я не люблю аристократов. Однако не все одинаковы. И руку я взял совсем по другой причине…

Он быстро размотал грязный носовой платок, которым была обвязана кисть его правой руки, и показал ее Олферьеву. На кисти не хватало двух пальцев указательного и среднего. Корнет успел разглядеть комочки жил и мускулов, запекшуюся черным ожерельем кровь и блеск мелких белых косточек, застрявших в мясе.

— Видите? — спокойно и серьезно проговорил Травин. — Вот в чем дело… Ума не приложу: как мне теперь драться с Феличем? Ни на пистолетах, ни на шпагах… Вы лучше меня эти вещи знаете. Подайте же дружеский совет, коли друзья мы…

Вестфальский корпус двигался в обход Смоленска с большой осторожностью. Во-первых, было уже почти совершенно темно. Во-вторых, три русских крестьянина, которые служили сегодня Жюно проводниками, почему-то не внушали ему доверия. Эти скоты так подозрительно переглядывались и переговаривались, цокая языками, что в лучшем случае, по-видимому, и сами не знали, где переправа через Днепр, а о худшем герцог и думать не хотел. И, наконец, в-третьих, с самого начала кампании, а особенно после того, как Жюно связался с вестфальцами, ему ужасно не везло. Он никуда не поспевал со своим корпусом, путался в тонкостях диспозиций и иногда с тайной горечью подумывал о том, что устарел для новой войны, тактика которой изобретена неутомимым хитроумием императора. Одна история с коляской, так нагло отхваченной русскими под Катанью, чего стоила!..

Итак, корпус шел очень медленно, двигаясь через какие-то левады, сады и огороды. Несколько раз Жюно принимался тормошить проводников. Они кланялись и быстро говорили что-то, подмаргивая друг другу. Один из них, в белых штанах, казался особенно сомнительным. Однако он-то и был старшим.

Когда взошла луна и Днепр сверкнул наконец впереди серебряными разводами на черной глади, Жюно вздохнул с облегчением. Но ехавший рядом начальник корпусного штаба, полковник Клери, произнес сдавленным голосом:

— Ваша светлость! Мы обмануты! Посмотрите, где город и где русские биваки. Мы не отошли от Смоленска и на лье, хотя ходили четыре часа…

Клери не успел договорить, как с противоположного берега реки грянул пушечный выстрел. За ним последовал еще один, два, три — много, и затем на Жюно с его корпусом обрушился такой огненный град, что вестфальское стадо взбесилось. Прежде всего куда-то исчез обоз. Потом в дивизиях вспыхнула такая неслыханная сумятица, что через полчаса полки и бригады перемешались, как карты в руках пьяного игрока. А канонада все усиливалась, и ядра сыпались все гуще, сметая на своем пути целые взводы. Жюно уже не сомневался, что проводники завели его прямо под прицельный огонь русских батарей.

— Wir bleiben nicht hier[72]! — ревели вестфальские солдаты.

Жюно скакал между их рядами и кричал:

— Солдаты! Взгляните на меня: я покрыт ранами. Я был в Сирии, в Египте, везде! Двадцать лет мужества и преданности! Что же вы делаете со мной, проклятые дьяволы!

Жюно почувствовал на глазах слезы. Ярость, дошедшая до последнего градуса, жгла его грудь, душила за горло.

— Тысяча чертей! — прохрипел герцог. — Опять ускользнул маршальский жезл!..

Комендантские стрелки вели к Жюно трех крестьян из деревни Росасна. Теперь крестьяне не переговаривались и даже не глядели друг на друга. Головы их были опущены, лица бледны. Но, судя по необыкновенной твердости шага и спокойствию движений, они чувствовали себя правыми и не боялись смерти.

Глава двадцать шестая

Осажденный город расцвел надеждами. Не каждый же день празднует Бонапарт свое рождение! Жители вылезли из погребов. Открылись трактиры и ресторации. В «Данцихе», у Чаппо, в кондитерской лавке Саввы Емельянова было полным-полно народу. По улицам разносили мороженое — было жарко, и офицеры от Моленховских ворот то и дело посылали за ним. Солдаты полков шестого корпуса, стоявшие в предместьях, копали на огородах картофель и варили его над огнем. Так шло до трех часов дня: редкая перестрелка из-за рва и никаких признаков наступления.

— Надо быть, думает Наполеон, что выйдем мы из города в открытый бой, толковали офицеры на террасе Молоховских ворот, где обосновался штаб Дохтурова. — Врешь, брат! Обчелся!

Генерал только что пообедал и, раскрасневшись от недомогания и жары, прилег отдохнуть с кожаной подушкой под головой. Но, вспомнив что-то, сказал адъютанту:

— Прапорщик там пехотный, внизу… Позови-ка! Через минуту явился прапорщик, бледный и взволнованный.

Дохтуров достал из кошеля сторублевую ассигнацию.

— Остыдился, братец… Сакремент! Прогулял деньги и стреляться вздумал? Дурак! Не деньги нас наживают, а мы — деньги. Бери! Да не стесняйся, бери! Я еще наживу, а помочь найду ли случай — бог весть!..

Прапорщик кланялся и лепетал слова благодарности, а генерал уже повернулся к нему спиной, удобно подмостив под ухо подушку. Штабные офицеры сейчас же отыскали какую-то сломанную дверь и пристроили ее над стариком, как навес от солнца.

— Тише, господа, тише… Не шумите — генерал отдыхает. Не разбудить бы!

Но Дохтуров и спал и не спал. С одной стороны, он слышал эти шепоты, трогательно доказывавшие ему общую любовь, и, стало быть, не спал. С другой — шепоты были так приятны Дмитрию Сергеевичу, что, погружаясь в тихое спокойствие, он не в силах был не только встать, но и глаза открыть, следовательно, спал.

В три часа дня приехал из передовой цепи начальник корпусного штаба.

— Кажется, французы зашевелились…

И вдруг над Красненской дорогой одна за другой взвились две ракеты. Начальник штаба начал рассылать офицеров по частям, — он ждал боя.

— Не след ли Дмитрия Сергеевича разбудить?

Взвилась третья ракета. И смерч из ядер и гранат налетел на город. Несколько ядер ударилось в террасу. Дохтуров поднял голову, посмотрел кругом мутными глазами, вскочил и крикнул:

— Лошадь!

Французская артиллерия била навесно. Густые цепи стрелков бежали к городским стенам, врезаясь между батареями. Перестрелка ширилась и росла. Ней атаковал Королевский бастион, Понятовский наступал слева, а Даву шел между ними. Головы французских колонн равнялись, потом делалась правильная деплояда, и огромное поле перед городом все гуще и гуще покрывалось длинными линиями пехоты. На берегу Днепра, по садам, расположенным на горе, французы уже теснили русских, сбрасывая в овраг Красненского предместья. Понятовский был уже под городской стеной. Ней — почти на Королевском бастионе, Даву рвался в Рославльское предместье.

У Молоховских ворот начинался беспорядок. Зубцы стен, отбитые ядрами, валились вниз, на полк иркутских драгун. И драгуны мялись, отступая к воротам. Чуя позади себя неладное, и пехота начала подаваться ото рва к воротам. Но здесь она попадала под копыта ярившихся драгунских коней. Какой-то огромный длинноусый гусар вертелся среди иркутцев с казачьей пикой в руках и рычал:

— Стой, р-ракальи! Заколю!

И он действительно с неистовой силой колол своей пикой в крупы драгунских коней, гоня их вперед.

— Это Фелич! — заговорили в свите Дохтурова. — Откуда он взялся?..

Внезапный грохот оборвал разговоры. Граната лопнула на том месте, где только что бесновался ротмистр, Фелича не стало. Топча пехоту, иркутские драгуны ринулись в ворота. То, что происходило здесь, должно было гибельно отозваться на Днепровском мосту и у ближайших к нему Никольских ворот. Правда, там командовал Неверовский… Дохтуров подскакал к роковому месту. Глаза его были налиты кровью. Он сорвал с себя галстук. Жаркий пот катился с его круглого лица. Тяжко дыша, соскочил он с лошади, вынул шпагу и стал в воротах под дождем пуль.

— Ваше высокопревосходительство! — кричал начальник корпусного штаба. Что вы делаете? Вспомните семью, детей!

— Оставь меня, братец! — прохрипел генерал. — Здесь жена моя — честь, а войско — дети! Он обернулся к солдатам.

— Сакремент! Братцы! На каждом ядре, на каждой пульке судьбой написано, кому пасть от них! Вон драгун свалился… Хотел уйти, и убит… Не ушел! Когда смерть нагоняет солдата — стыдно солдату бежать… Славно там умереть, где место долгом указано!.. Сакремент!

Никогда Дохтуров не был так красноречив, как в эту отчаянную минуту. И не напрасно! Драгуны оправились. Пехота двинулась вперед. И живой, быстрый огонь ее, к которому сейчас же прибавилась картечь ближних пушек, с двух сторон начал поливать засевших в красненском овраге французских линейных. Путь между рвом и стеной был снова в русских руках. Атака Молоховских ворот не удалась. Доктуров смотрел теперь туда, где бился Неверовский…