Читать интересную книгу Невинный сон - Карен Перри

За окном ярко светили звезды. В сельской местности они обычно ярче, чем в городе. А тишина как будто стала осязаемой, и я мог до нее дотронуться. Я мог в нее погрузиться. Мои руки и ноги отяжелели и мягко, постепенно, точно якоря, стащили меня на дно сонного моря.

Странно, но я знал, что мой сын был где-то неподалеку. А может, не был? Я ведь его не видел и понятия не имел, что теперь делать. Я мог притвориться, будто никогда не ждал этой минуты и этого дня, но во мне с самого начала, с невесть каких времен – даже до того, как я встретил Робин, мою любимую Робин, – затаилось нечто, и это нечто предсказывало: мой сын жив, он здесь, он ждет меня, он готов к встрече со мной. В любую минуту.

Я уткнулся головой в его подушку и вдохнул его запах. Мне стало сниться, что Гаррик пишет мой портрет. «Сиди смирно, – говорит он. – Сиди смирно. Теперь замри». Я заворожен его взглядом. Я не могу пошевелиться. Я парализован, я застыл, словно дикое животное в клетке, и вдруг я уже пантера и хожу по клетке из угла в угол. «Сиди смирно», – требует Гаррик. Он то взмахивает кистью, то направляет на меня пистолет. Неужели он выстрелит? И вот уже наставляет на меня пистолет не Гаррик, а Спенсер, и Спенсер вдруг начинает писать мой портрет, и тут же передо мной появляется горящий в огне Диллон. У него глубокий серьезный голос. Это не его голос, это голос сварливого старика. Это голос Джима. И тут же рядом с ним появляется Козимо; он протягивает мне руки и ласково говорит: «Я так рад вас видеть». Сны кружатся и снуют, увлекая меня в темные закоулки разума, а может, вообще неведомо куда.

Я вынырнул: все еще во сне, в каком-то другом месте и в какое-то другое время. Разумеется, в Танжере. В нашей старой спальне. Занавески колышет ветер. Небо пылающе-синее. Здания обшарпанные, шаткие, вот-вот развалятся. Солнце мне здесь по душе, но полдень не для прогулок. Полдень в Танжере для отдыха в постели. С Робин. Моя возлюбленная Робин. Снова в моих объятиях. В те самые дни. Каждый раз, когда мы предавались любви, я закрывал глаза. «Открой их, – говорила мне она. Отважная, бесстыдная Робин. – Посмотри мне в глаза. Открой их». И я открывал глаза и утопал в ее взгляде. В овальной глубине серых таинственных глаз. И мы двигались синхронно во всех направлениях, точно зная, как именно это надо делать, словно по инструкции. Но наши движения были интуитивны и естественны. А потом я входил в нее еще глубже, и она не сводила с меня глаз, и кусала меня, и крутилась и вертелась, и мы предавались любви так, точно знали все существующие в мире позы, и все это время она не сводила с меня глаз, а я не мог выдержать ее взгляда, и перед самым концом я закрывал глаза и уносился далеко-далеко, в другую галактику; я несся, словно метеор, сквозь пространство и время, а Робин прижимала меня крепче к себе, а потом отпускала со вздохом удовольствия, но одновременно и разочарования: почему я закрыл глаза? Она обнимала меня и корила. «Ты закрыл глаза», – говорила она, судорожно глотая воздух, смеясь, вдыхая весь мир. В те дни именно так все и было, за исключением того раза, когда мы зачали Диллона.

На улице шел дождь. Я помню, какую он принес прохладу. Правда, прохлада была лишь временной. В ту ночь я знал: что-то произошло, мы что-то сотворили, мы кого-то сотворили. Предаваться любви мы тогда могли с утра до вечера. Но после истории с Диллоном, после возвращения в Ирландию всему этому пришел конец: нашей чувственности, нашей страстности как не бывало. Мой сон избежал скуки Дублина и ринулся в самую сердцевину Танжера: жаркие, душные дни; наши губы то и дело ищут друг друга, а языки никак не могут насытиться. Близость, похоже, была для нас истинным пропитанием. В послеполуденные часы мы вылезали из постели, пили мятный чай, а вечером уходили из города и бродили по дорогам, усаженным деревьями и подсолнухами.

Я проснулся и не мог понять, где я нахожусь. Рот пересох. Я потянулся за водой и вдруг сообразил, что пистолета на груди уже нет. Куда он делся? Я почувствовал, что обливаюсь потом. Моя одежда пропиталась им, и меня пробирала дрожь. Я протер глаза и, к своему изумлению, увидел, что надо мной стоит Гаррик.

Глава 16. Робин

Я вела машину безрассудно, на безумной скорости, и меня ничто не могло остановить. От обуявшего меня дикого страха каждый мой мускул был напряжен до предела. Было ясно, что я опоздала; ясно, что Гарри, опередив меня, уже добрался до снежных безмолвных гор Уиклоу, что он уже рыщет в этом незнакомом краю и вот-вот откроет ящик Пандоры, битком заби-тый моим прошлым. Передо мной мелькнуло его бледное словно тень лицо, и я услышала его хриплый изумленный голос. «Господи! – взмолилась я. – Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь!» Только бы успеть! Но в глубине души я знала, что ничего уже не изменишь. Я должна буду ему все рассказать.

Я стала думать, как именно все это преподнести, как помочь ему меня понять. Мне хотелось объяснить ему, что в те дни события потянулись чередой, одно за другим. Мы были с ним совсем недолго. Но в воспоминаниях все кажется куда более протяженным. Мелочи вырастают в колоссов, приобретают иное значение. Все так быстро накалилось…

Мне хотелось объяснить Гарри, что столько лет спустя трудно даже сказать, когда все это началось. Ведь я в какую-то минуту приняла решение. Я знаю, что это не случилось само по себе: как бы люди ни пытались оправдать себя, такое само по себе не случается. У тебя есть выбор. Рано или поздно приходится принимать решение. И все это мне хотелось ему объяснить.

Выехав из Дублина, я загляделась на остроконечную вершину Шугарлоуф, сияющую в свете холодного снежного утра, раздумывая, как объяснить эту историю Гарри. Мысленно я перенеслась в другие края и другое время, когда я была совсем другим человеком. Во времена, когда все это началось.

Не думаю, Гарри, что ты сможешь выслушать мой рассказ. Но я знаю тебя. Ты потребуешь подробностей, отважно заявив, что хочешь их услышать, что тебе необходимо их услышать. Только сомневаюсь, что это действительно так. Неужели тебе по силам их режущая боль? Неужели она хоть кому-нибудь по силам? Когда-то ты сказал мне, что истина выражается в подробностях. Мы говорили об искусстве – весьма безобидная беседа. Здесь же дело гораздо серьезнее. В реальной жизни подробности могут ранить в самое сердце, и эта рана уже никогда не заживет.

В трубке раздалось потрескивание, похожее на далекий раскат грома.

– Сегодня вечером, – сказал он. – Придешь?

Я намотала шнур на палец. Огляделась вокруг. Бар был почти пуст. Подслушивать нас было некому.

– Куда?

– Сады Мендубии. Под аркой. После призыва на молитву.

Я глубоко вздохнула. По груди потекла струйка пота. Я почувствовала, как она медленно стекает под грудь.

– Так ты придешь?

– Приду.

Весь день стояла сухая сонная жара. А потом с океана подул прохладный бриз. На горизонте повисла гряда розовых облаков. Я торопливо шла по горбатым улочкам старого города, прислушиваясь к звукам, лившимся из открытых окон: громким голосам, стуку горшков и сковородок. Пахло рыбой и пряностями. Где-то неподалеку имам поднялся на минарет, и над крышами зазвучал его призыв на молитву.

Я добралась до Гранд-Сокко и повернула к садам. Я пришла раньше его. Встала под аркой, стараясь вести себя естественно, – мне не хотелось привлекать к себе внимания. Поблизости болталась группа подростков. Бросая на меня взгляды, они шептались и хихикали. Я натянула на голову шарф и приняла безразличный вид. В висках яростно стучала кровь.

Я отошла от арки, села на скамейку среди смоковниц и драконников и с растущим возбуждением стала его поджидать. Он появился точно тогда, когда я уже собралась уйти. Я увидела, как он вошел в сад и в поисках меня стал обводить взглядом тенистые места. Руки он держал в карманах, шел вразвалочку. Он увидел меня, но выражение его лица ничуть не переменилось, и он преспокойно сел рядом.

Мы не сказали друг другу ни слова. Мы сидели рядом и провожали взглядом тех, кто проходил под аркой. Мне казалось, что один из нас должен заговорить, но я боялась заговорить, боялась, что из меня вырвется лишь нервный писк. Он молча предложил мне сигарету, и я, обхватив его руку ладонями, наклонилась к его зажигалке. От этого краткого прикосновения нас точно ударило током, и мы тут же отстранились друг от друга. Солнце спряталось за дома; наши тени стали длиннее. Сердце неистово колотилось, а я изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Он вдруг взял меня за руку, а я от неожиданности ее чуть не выдернула. Его рука была большой и прохладной. Он держал мою руку небрежно, едва ее касаясь. Потом он вдруг сжал ее и наклонился ко мне так близко, что я почувствовала на лице и шее его дыхание.

– Пошли отсюда, – сказал он.

Он вел меня незнакомыми улицами. Мы шли мимо прохожих, которые нас едва замечали. Щеки мои горели. Я боялась, что нас увидит кто-то из наших приятелей. Все это время он держал мою руку в своей. Его шаги были длиннее моих, и я едва за ним поспевала. Лишь один-единственный раз он остановился и обернулся ко мне, и я выдавила улыбку.