Читать интересную книгу Лорд и егерь - Зиновий Зиник

«Что вы делаете? Что тут происходит?» — бормотал остолбеневший Карваланов. Побег не удался. Придется снова разыгрывать придурка.

«Сестра, подготовьте вакцину», — небрежной скороговоркой отдал распоряжение бульдожий джентльмен, раскрывая свой саквояж. Только сейчас Карваланов заметил шныряющую среди этого бедлама ту самую служанку в крахмальном переднике, что промелькнула днем в дверях усадьбы. Доктор-бульдог тем временем подцепил с пола пустую бутылку ирландского самогона, поднес ее к свету, пшикнул губами и швырнул бутылку в мусорную корзину. «Вы что — не понимаете, что ему категорически запрещен алкоголь?» — сказал он, склонившись над раковиной, тщательно споласкивая намыленные белоснежные пальцы. Карваланов понял, что обращаются к нему, лишь когда доктор, обернувшись в полупрофиль, кивнул на лорда: тот сидел на полу, забившись в угол, и тихонько скулил. Карваланов попытался сыронизировать насчет того, что в вакцине нуждается не лорд, а он, Карваланов, и это ему запрещен в данный момент алкоголь: поскольку это его укусила сегодня собака, бешеный пес из России. Однако его английский стал вдруг звучать на редкость неуклюже, темно и вяло. Не дослушав, врач прервал его бормотанье.

«Как вы сюда попали? Кто вас, собственно, сюда пригласил, сэр?»

Его действительно никто сюда не приглашал. Его вышвырнули «оттуда» и приземлили «сюда». Он оказался без приглашения на необитаемом острове: потому что для эмигранта туземцы всегда не в счет, туземная жизнь — темна и невразумительна, как потемки за распахнутой настежь дверью. Ничего не ответив, Карваланов и шагнул туда, из одних потемок в другие, буквальные, — за дверь, в окончательную неприглядность загородной местности, где аллея отвечала на каждый шаг раздраженным хрустом гравия, а кусты на обочине, завернувшись с головой в вечерний туман, негостеприимно поворачивались крутыми спинами. Он вздрогнул, когда услышал преследующее его эхо: хруст гравия под тяжелыми лакированными башмаками — он не сомневался, что его пытается догнать авторитарный доктор со своими сподручными. Ему стоило огромных усилий замедлить шаг до прогулочного, заложить руки за спину, приготовиться к допросу. Доктор поравнялся с ним перед входом в особняк, и его бульдожий профиль на фоне освещенных окон означился в кромешной тьме черной резной аппликацией. Его сподручные остались позади, как и диктаторские нотки в его обращении к Карваланову:

«Покорнейше прошу простить — не узнал. Такие пертурбации, не узнал с первого взгляда», — начал он скороговоркой семейного доктора. «Ваш русский акцент, однако, и эти жесты, вы — Карваланов, не правда ли? Разрешите представиться. Генони. Доктор Генони». Карваланов пытался было шагнуть к выходу, на главную аллею, но его преследователь буквально преградил ему дорогу: «Помилуйте, Карваланов, лорд Эдвард мне этого не простит: оставить вас здесь на ночь глядя, и дождь, глядите, накрапывает», — и доктор выставил руку, пошевелив пальцами в воздухе: то ли проверяя — капает ли с неба, то ли пытаясь прощупать намерения Карваланова. «Не обессудье: лорд Эдвард в отъезде, он узнал о вашем неожиданном освобождении случайно из газет. Он возвращается из своего турне по странам Третьего мира через месяц. Крайне взволнован предстоящей встречей с вами. Вы, надеюсь, получили его телеграмму? Мы совершенно не ждали вас сегодня», — чуть ли не заискивающе, по-собачьи, склонил свою тяжелую челюсть на бок этот доктор-дворецкий.

Про какую предстоящую встречу он долдонит? Неужели Карваланов перепутал день? И город? И век? Пока семейный администратор продолжал скороговорку любезностей, Карваланов незаметно шарил по карманам в поисках смятой телеграммы. Выбросил, наверное, вместе с железнодорожным билетиком, теперь не проверишь, за все придется снова платить, за все в жизни приходится платить дважды, и тому подобный символизм. Символизм начинается вместе с путаницей в быту. Бытовая путаница начинается, когда кончается образ жизни. Образ жизни кончается там, где начинается эмиграция. «По каким, интересно, датам ваш подопечный — в здравом уме? И какую дозу инсулина вы, интересно, приравниваете к турне по странам Третьего мира?» — вымещал Карваланов ехидной язвительностью собственное замешательство.

«Инсулин? Вы насчет Эдмунда?» Доктор скептически пожал плечами: «Инсулин, боюсь, тут уже не поможет…»

«Он разве тоже на инсулине? Он меня чуть не убил сегодня на поляне: я распугал его фазанов во время кормежки», — мрачно усмехнулся Карваланов, вспомнив разъяренную сафьяновую физиономию егерского сынка.

«Несчастный молодой человек!» — кивнул подтверждающе доктор. Но имел он в виду явно не того, кого имел в виду Карваланов. «Mixed Identity. Классический случай — в тяжелейшей форме. Вымещение собственной личности другой — подстановка себя на место жертвы: когда чувство вины заставляет память полностью отречься от собственного прошлого. Не шутка ли: ребенком из-за трагической случайности пристрелить собственного отца-егеря на охоте. Кстати, насчет выстрела. Наш пациент явно что-то путает. Егерь никогда не вступит во время охоты на территорию, где его может задеть шальная нуля. Если только его не вынудило к этому нечто из ряда вон выходящее. Там все было гораздо проще, чем излагает наш подопечный, или гораздо сложнее. Но выстрел так или иначе был аристократическим — из ружья отца Эдварда. Отсюда ненависть к фазанам — скрытая форма ненависти к аристократии. Смерть отца Эдварда на фронте — своего рода месть и одновременно освобождение — послужила толчком к умопомрачению. Конечно, к этому была предрасположенность. Наследственный алкоголизм. Все это так. Но я, знаете, психиатр старой школы. Я никогда не был сторонником эгалитарности. Я предупреждал семью лорда, что они калечат мальчика: пытались, видите ли, воспитывать Эдмунда с Эдвардом на равных, чуть ли не как братьев. Этот аристократический род в каждом третьем поколении отличается крайней формой, мягко говоря, эксцентризма. Сами видите, к чему это привело. Эти бесконечные путешествия за границу, в страны с экзотическими обычаями. Молодой лорд Эдвард повсюду таскал Эдмунда за собой, взял даже в злосчастное путешествие по Советскому Союзу. Эти идеи борьбы за права человека, все это расшатывает психику, уверяю вас. В Москве Эдмунд совсем отбился от рук: напивался до потери сознания, бродил в подозрительных районах, в пригородах, где-то там его искусала бродячая собака, крайне путаная история. Пришлось делать инъекции — знаете, прививка от бешенства. А он себе что-то навоображал. Вы сами, впрочем, уже достаточно наслушались от него самого: он, конечно же, не мог не заманить к себе во флигель знаменитого Карваланова, пока лорд Эдвард в отлучке. Да я и сам, признаюсь, был бы не прочь побеседовать с вами о том о сем. Меня, скажем, крайне интересует феномен скотоложства у шизофреников дворянского происхождения — не встречались ли вы с подобными случаями в советских тюрьмах? Может быть, заглянем ко мне в клинику? У меня в кабинете припрятана бутылочка превосходнейшего ирландского виски, „Джеймсон“, а?» — и доктор, подхватив Карваланова под руку, шагнул к освещенному порталу особняка.

«Вы хотите сказать — это психбольница?» — проронил Карваланов, замерев перед стенами здания, еще недавно казавшегося ему родовым гнездом, старинным замком аристократа.

«Лучшая частная клиника в Англии. Семье лорда Эдварда нельзя отказать в щедрости, когда речь идет о медицине или о правах человека. Это главный корпус, но есть и отдельные флигели, как например, флигель Эдмунда, когда пациент нуждается в особом режиме и приватности. Еще раз приглашаю „на рюмочку“ у камина, а утром будете встречать лорда Эдварда. Соглашайтесь! Куда вы сейчас, на ночь глядя? Предупреждаю: по поместью сейчас не прогуляешься — новый егерь крайне строг: чуть ли не в каждом прохожем подозревает браконьера!»

Но Карваланов уже не слушал. Все было не то: не только пластилин, но и замок; и лорд, и психиатр, и егерь все было подставное. Развернувшись, он бросился прямо через кусты — туда, где светляками угадывались огни шоссейки и ревом мчащихся автомобилей заявляла о себе цивилизация двадцатого века, а не машина времени с ее неожиданными остановками в готическом романе ужасов эмиграции. Вдогонку ему неслись истошные крики — фазанов? Или это кричал человек из флигеля: «Я лорд! Я Лорд!» — что по-английски то же самое, как если бы он кричал: «Я бог, Я — Бог!» Еще один сумасшедший. Их, присоседившихся к его жизни, к его подвигу, развелось на Западе приблизительно столько же, сколько старых большевиков, поднимавших с Лениным бревно на первом коммунистическом субботнике. Но несмотря на всю эту утешительную самоиронию, скорченная фигура затравленного человека не выходила из головы: особенно протянутая рука, защищающаяся от наставленной иголки шприца. Рука, укушенная псом-эмигрантом, ныла. Он распугал чужих фазанов. Он браконьер. Его укусила собака. Надо пристрелить. Сделать прививку от бешенства. И еще от столбняка. Конечно же, от столбняка. От столбняка.