— крикнул другой.
— Не скорей ли будет пешком? — заметил третий.
— Так у вас осел на дороге сдохнет. Коли хотите, чтоб он жив остался, сами его на руки возьмите, — издевался четвертый.
И прошли, не слушая, что бормочет себе под нос мельник. Вдруг у осла ноги подкосились.
— Ей-ей, тятя, сейчас он сдохнет, — сказал паренек. — Давай слезем, чтобы нам хоть как-нибудь без беды в город попасть. А то ярмарка кончится, пока мы дотащимся.
В конце концов осел лег, и они уже никак не могли его с места сдвинуть.
— Видно, в самом деле придется нам его, как тот говорил, себе на плечи взвалить, чтобы хоть до города добраться; а там он отойдет.
— Не беда, дотащим!
Парень вынул из сумки веревку, связал ослу ноги, продел дубину, и взяли они его на плечи. Упарились оба, но тащили, пока ноги двигались.
Как раз шли из Попрадова туда же на ярмарку вербовщики в армию. Увидев мельника и мальчика с ослом на плечах, вербовщики обступили их и дернули плясовую. Сбежалось множество народа, и загремел такой смех, что струны чуть не полопались.
— Таких дураков, как вы, мне еще встречать не приходилось, — объявил капрал. — Да я бы лучше его вон туда в воду бросил, чем так тащить. Все равно он у вас до вечера не протянет.
Не выдержал мельник, мигнул парню. Кинули они осла в воду — в ту лужу, которая из Попрада на дорогу выступала, потому что под мостом ей мало места было. И пошли в город купить, что нужно. А осел очнулся, отдохнул, напился воды, попасся на травке и совсем ожил. Вернувшись из города, отец с сыном положили на него мешок с покупками, и он как ни в чем не бывало донес тот мешок до дому. Но уж ни отец, ни сын больше на осла не садились.
Дай бог тебе счастья, мостик!
У одного вдовца была дочь. Она часто ходила в соседний дом то попрясть, то для какой другой работы, как у девчат водится. Там, у соседей, у нее подружка была, дочь вдовы. И не обращала девушка никакого внимания на разговоры о том, будто мать этой подружки — колдунья. А та всегда была с ней ласкова, будто с родной дочерью. Сладких ли лепешек напечет, другое ли что в доме у них заведется, всегда она обеих девушек этим поровну наделяла. И наша девица так ее любила, словно та ей родной матерью была.
Раз пришла дочь вдовца на посиделки: сели обе девицы за прялку и начали прясть. Баба-яга, как будто невзначай, подмигнула им и промолвила:
— Как бы хорошо было вам, детки, в одном доме жить да всегда вот так вместе сидеть! Будто две сестрицы! Ты бы, милая, отцу шепнула: что он все один да один? Живи я с вами, могла бы по дому помочь. Вам обоим было бы лучше.
Девушка промолчала, но подумала, что и в самом деле это было бы хорошо.
А вернувшись домой, и говорит отцу:
— Отчего ты не женишься, отец? Тебе была бы помощь, да и у меня, сироты, была бы мать. С доброй мачехой я жила бы душа в душу. Возьми замуж соседку; она со мной всегда такая ласковая.
— Ах, дочка, — ответил отец. — О нашей соседке толкуют, что она колдунья. Ну, разве такая годится в мачехи?
— Да ты уж только женись. А она будет ко мне ласковой. Мало ли чего не толкуют! Все это неправда.
И уговаривала отца до тех пор, пока тот не посватался. Но что же вышло? Не успели свадьбу сыграть, стала мачеха донимать падчерицу, да так, что и описать невозможно. Всякую работу заставляла ее делать, отдыху не давала с утра до вечера. И не кормила, как следует: в один горшок с собакой кое-каких объедков ей кинет, да лепешек из золы напечет; а вместо платьев обноски ей отдавала, которых ее родная дочь уж носить не могла. Родную-то дочку она, понятно, не обижала! Та у нее всегда нарядная, как пава, ходила — с карманами, полными сдобных булок и всякой сладкой снеди. Но дочь была такая же злая, как мать. Приходила к падчерице и, глядя, как та трудится, начинала скалить зубы, сытая, нарядная:
— Посмотри, какое у меня красивое платье! А на тебе одни лохмотья. Видишь, какие я ем вкусные лепешки? Думаешь, дам? И не подумаю!
Ну, могла ли бедная падчерица этого ждать от своей недавней милой подружки?
После таких речей она всегда горько плакала; сердце у нее просто разрывалось от обиды. Шла к колодцу и там исходила слезами.
Как-то раз увидал отец, что она там плачет.
— Видишь, дочка, — сказал он. — Ведь я был прав, когда говорил, что она не будет тебе доброй мачехой. Но теперь ничего не поделаешь. Уж терпи, пока сам господь-бог этого не изменит.
— Да, ты был прав, отец. Я сама виновата, что ни о чем не догадывалась, — ответила дочь. — Но сама и поправлю дело. Пойду искать по свету какой-нибудь работы.
— Ну, что ж, ступай, коли думаешь, что так лучше будет, — ответил отец.
Стала она в путь-дорогу собираться. Попросила мачеху, чтобы та ее снарядила, как полагается. Мачеха обозлилась: как же ее снаряжать? Чего ей еще не хватает? Разве она плохо одета? Или у нее нет рук, чтобы заработать, что нужно? Так и не дала ей ничего, кроме того тряпья, которое на ней было, да несколько лепешек из золы напекла. И девица пошла, куда глаза глядят.
Шла она, шла и пришла к реке. А через реку мостик переброшен.
— Дай бог тебе счастья, мостик! — поздоровалась путница.
— Дай бог счастья и тебе, девица! — ласково ответил мостик. — Куда ты идешь, куда?
— Иду службу искать.
— Ах, переверни меня, переверни на другой бок, — попросил мостик. — Уж много лет все ходят только по этому боку, и никто не догадается перевернуть меня на другой. Переверни; я тебе отслужу.
Девица перевернула мостик и пошла дальше. Шла, шла и встретила вшивую собачонку.
— Дай бог тебе счастья, собачка! — поздоровалась девушка.
— Дай бог счастья и тебе, девица! — ласково ответил песик. — Куда