Читать интересную книгу Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Истинная слабость стен Ляо стала полностью очевидна, когда империю завоевало одно из ее племен-вассалов, чжурчжэни — очередной маньчжурский народ с северных границ империи Ляо. Возмущенный тем, как его народ обманывают и избивают пограничные чиновники, чжурчжэньский вождь по имени Агуда в 1112 году на пиру, устроенном для того, чтобы вассальные племена присягнули Ляо, решительно отказался плясать по пьяному требованию императора Ляо. Отказ не был вызван простой неучтивостью, как могло показаться: в северо-восточном племенном этикете танец традиционно символизировал подчинение. Разгневанный император Ляо хотел казнить непокорного вассала, но в конечном счете его разубедил более сдержанный, однако, как потом оказалось, неосмотрительный канцлер.

Искусные конные воины, закаленные жизнью охотников и скитаниями по лесам северной Маньчжурии, чжурчжэни разгромили семисоттысячную армию Ляо, захватили большую часть Маньчжурии и основали собственную династию, Цзинь. Все это произошло всего за три года после того, как Агуда бросил вызов императору. К 1126 году Цзинь и Ляо полностью поменялись своим географическим и политическим положением: чжурчжэни завладели государством Ляо, а Ляо бежали на север, на прежние земли чжурчжэней. Ошибочно рассчитывая использовать чжурчжэней для ослабления Ляо, Сун помогла в организации набега. Но когда Ляо свергли, Агуда немедленно потребовал от Сун почти вдвое больших ежегодных выплат, чем она выплачивала Ляо: двести тысяч унций серебра и триста тысяч рулонов шелка. Не удовлетворившись и этим, Цзинь в 1125 году прогнала династию Сун из ее столицы Кайфэна, находящейся на территории сегодняшней провинции Хэнань, еще дальше на юг и захватила в плен отрекшегося от престола сунского императора и его сына, которых с удовольствием стали называть Маркизом Пропитой Добродетели и Дважды Пропитым соответственно. Уйдя в новую, южную столицу в Ханчжоу, находившуюся неподалеку от восточного побережья, династия Сун спаслась от полного уничтожения главным образом благодаря заболоченности южнокитайских рисовых полей, где страшная кавалерия Цзинь могла лишь беспомощно хлюпать.

Но, придя к власти, Цзинь тоже принялась решительно переосмысливать себя как китайскую династию, сохраняя странную смесь кочевых и китайских обычаев (в конце концов, в своей новой большой империи чжурчжэни по отношению к китайцам были в меньшинстве в пропорции примерно один к десяти). Например, четвертый император Цзинь сохранил традицию кровавой вражды в стиле кочевников: его решение казнить всех уцелевших мужчин из семей Ляо и Сун, оставшихся на территории Цзинь, а также обычай переводить жен и наложниц убитых соперников в свой гарем вписали его в историю китайской порнографии как кровожадного распутника. В то же время он являлся большим почитателем китайской культуры, горячим поклонником китайской классической литературы, его приверженность к шахматам и чаю завоевала ему среди чжурчжэней кличку Болехань — Подражающий Китайцам.

Династия Цзинь вскоре приступила к строительству собственных стен на севере своего царства, намного дальше линии Великой стены, позднее выполненной в камне династией Мин: в Маньчжурии и Монголии в 1166, 1181, 1188, 1193,1196 и 1201 годах, единовременно мобилизуя для этих целей до семисот пятидесяти тысяч человек. Цзиньские стены представляли собой технически усовершенствованные сооружения прошлого и включали, на большинстве участков, внешний ров, внешнюю стену, внутренний ров и главную стену. Внутренний ров мог достигать в ширину от десяти до шестидесяти метров. На цзиньских стенах также использовались сигнальные башни, на которых поднимали тревогу при помощи костров по ночам и дыма в дневное время, полукруглые платформы, пристроенные снаружи стен, откуда можно было атаковать налетчиков, бойницы и брустверы на самих стенах, оберегавшие защитников. Вместо того чтобы строить стену в одну линию — если бы она пала, то могла бы поставить под угрозу всю империю, — Цзинь возводила целую сеть оборонительных сооружений. Внешняя стена тянулась примерно на семьсот километров от Хэйлунцзяна в северной Маньчжурии на запад, в глубь Монголии. Внутренние стены располагались в тысячу километров к северу и северо-востоку от Пекина, составляя широкую эллиптическую сеть укреплений, тянувшихся примерно на тысячу четыреста километров вдоль ее самой длинной диагонали и на четыреста сорок километров вдоль кратчайшей.

О гнетущей удаленности отдельных укреплений от собственно китайской территории — далеко на севере от линии, по которой сегодня проходит Великая стена, расположенная в паре часов езды от Пекина, — рассказывается в путевых записках ученика даосского мудреца, который со своим учителем отправился из северного Китая в 1222 году на встречу с Чингисханом в Афганистан. Через семь дней после того, как они выехали в северном направлении из Дэсина, городка, лежащего примерно в ста шестидесяти километрах к северо-западу от Пекина, их группа достигла «Гайлибо, где почва состояла из одних небольших соляных кристаллов».

«Здесь мы наткнулись на первые признаки людей — поселение примерно из двадцати домов, стоявших к северу от соляного озера, которое простирается на значительное расстояние в северо-восточном направлении. Начиная с этого места, рек больше нет, однако много колодцев, выкопанных в песке, откуда добывается нужное количество воды. Можно также путешествовать на несколько тысяч ли на север, не встретив ни одной высокой горы. Через пять дней езды на лошадях мы пересекли линию укреплений Цзинь… Через шесть или семь дней мы неожиданно вышли в великую песчаную пустыню».

Лежащая на высоте тысяча восемьсот метров над уровнем моря, это одна из самых пустынных и негостеприимных исторических границ на севере Китая. В наши дни фактически единственным рукотворным укрытием, которое здесь можно увидеть, являются монгольские юрты или земляные крыши пастушьих стоянок, частично вросших среди зимних снегов в почву пустыни. Их входы снабжены одностворчатыми, запертыми на висячие замки деревянными дверями, навешенными на стены, которые поднимаются из земли словно квадратные глаза с тяжелыми веками. Если в некоторых местах стена остается вполне реальным объектом — примерно два метра высотой и широкая поверху, — то в других она практически исчезла, взбухая выпуклой веной под ковром щебня и заставляя каменистую пустыню нежно пересыпаться через себя. Сровнявшиеся с землей укрепления значительно легче обнаруживаются зимой, когда ветер наносит снег к одной, чуть выступающей, стороне, помечая малейший подъем стены. И по названию, и по сути цзиньские укрепления мало похожи на то, что теперь называют чанчэн, или Великая стена: в самом деле, источники того времени старательно избегают этого циньского термина, отдавая вместо него предпочтение таким словам, как «пограничная крепость», «барьер», «вал» или просто «стена».

Сам вопрос стеностроительства провоцировал споры: в процесс обсуждения включились большое число чиновников, причем некоторые из них демонстрировали насмешливое отношение к стенам. Когда из-за естественных или экономических причин — последствия засухи — строительство стен пришлось приостановить, один из военных чиновников выступил с мнением, что эта пауза должна стать постоянной: «То, что было начато, уже сровнено песчаными бурями с землей, и сгонять людей на оборонительные работы означает просто истощать их». Однако тогда перевесили экономические расчеты главного министра: «Хоть начальные издержки на стену составят один миллион связок монет, когда работы будут завершены, границе для обороны потребуется всего половина нынешнего количества солдат, а это означает, что ежегодно будет экономиться три миллиона связок монет… Выгоды будут устойчивыми». Император быстро согласился, возможно, мысленно уже направив сэкономленные три миллиона в альтернативные проекты.

В то время как по выбеленным песками горам и равнинам севера в течение десятилетий строились тысячи километров стены, императору Цзинь и его чиновникам так и не пришло на ум озаботиться строительством укреплений на юге, против Сун. Наоборот, для Цзинь юг представлял собой мальчика для битья, которого можно оскорблять, захватывать и грабить, если в том возникнет потребность. В новом договоре 1141–1142 годов устанавливались еще большие выплаты для Цзинь, которая с тех пор относилась к Сун как вассальному государству. Такая подвижка во взаимоотношениях была беспрецедентной в китайской династической истории: хотя данническая система часто работала в ущерб китайцам, они по крайней мере ощущали свое моральное превосходство. Ведь основное значение даннических отношений заключалось в том, что варвары, совершая перед китайцами коутоу, признавали свое более низкое положение; и только на втором плане выступало то, что северные варвары неизменно получали деньги и подарки, на большие суммы, чем их собственная дань Китаю. В договоре 1141–1142 годов китайцы лишились даже этой возможности «сохранять лицо»: произошла смена традиционных ролей в даннической системе, и Сун было поименовано как «ничтожное государство», существующее из милости Цзинь, а Цзинь прописано как «верховное государство»; кроме того, ежегодные выплаты Сун назвали «данью». Неудивительно, что в сунских источниках попытались вычеркнуть столь унизительный эпизод из истории, ухитрившись потерять свою копию текста. К счастью для грядущих поколений, цзиньские чиновники не были столь беспечны и включили материал в свои династийные хроники. Уже в 1206 году, хотя Цзинь и заметно уменьшилась из-за природных катаклизмов — в 1194 году Желтая река резко изменила русло, в результате чего в центральном и восточном Китае произошли разрушительные наводнения, а районы Шаньдуна подверглись засухе и нашествию саранчи, — наступление Сун без труда завершилось мирным договором.